…Бормоча себе под нос, он стал раскапывать старую могилу. Он едва удерживался от смеха, все ему казалось страшно смешным… проклятая могила… проклятая дача… проклятое место… и теперь сюда ляжет новый жилец могилу обживать… Тогда он закапывал и теперь, только наоборот… вместо Ляльки… этот! Сам напросился! А он здесь главный! И снова закапывает… прячет. Закон парных случаев. И если Кристина снова захочет посадить здесь сирень, она будет неприятно удивлена. Он громко рассмеялся…
Облака наконец рассеялись, и луна, как громадный светлый глаз, смотрела с бесцветного неба. Он кивнул довольно: луна – часть ритуала, без нее нельзя… как все удачно складывается… и луна!
Он подтащил Шибаева к яме, спихнул вниз. Тело упало с глухим стуком. От удара и боли Александр пришел в себя, стал приподниматься, опираясь на руки. И тогда он ударил его лопатой…
Он спешил. Скоро рассвет, а ему предстоит еще одно дело. Еще одно… еще… Отбросив лопату в кусты малины, он побежал к машине…
* * *
…Он осторожно поднялся на второй этаж по деревянной лестнице, стараясь не дышать. Вонь здесь стояла невыносимая – кошки, дешевая еда… Осторожно нажал на ручку двери. Старая дверь в общий коридор дрогнула. Он присел на корточки, достал из кармана фонарик и металлическую спицу. Через минуту створка подалась. Он вошел в темный коридор, замер, прислушиваясь, и осторожно направился в самый конец, где, как он знал, находилась нужная ему квартира. Из-под дверной щели пробивалась полоска слабого света. Он поднял руку, собираясь постучать, но застыл, раздумывая. Ему почудился шорох сзади, и он резко обернулся. Там никого не было. Он вытер рукавом повлажневший лоб. Достал из кармана резиновый жгут и попробовал дверь. Она оказалось незапертой.
Он прошел через гостиную, застыл на пороге спальни. Женщина в белом платье, с распущенными волосами лежала на кровати. Глаза открыты, но в них мало жизни. В вазе, стоявшей на полу, – удушливые белые лилии. Он подошел, подтянул пуфик, сел рядом. Женщина улыбнулась и попыталась поднять руку. Но сумела только шевельнуть пальцами.
– Ты пришел… Павлик…
Он не расслышал, но догадался по губам. На тумбочке лежали шприц и пустая ампула.
– Ты пришел… Я знала, что ты придешь…
– Пришел, Леночка… как видишь.
– Павлик, это я убила Лялю морфином. Взяла ампулу у мамы и…
Кухар кивнул и поднял руку, прерывая ее.
– Ты знал? – В ее глазах промелькнуло удивление.
– Догадывался. – Он рассматривал ее бескровное лицо, синеватые губы. – Это из-за меня?
Она не ответила, только смотрела неотрывно.
– Ты так любила меня? – спросил он, чувствуя жжение в глазах. Слезы вдруг потекли по его щекам, оставляя холодные дорожки, и он ощутил их соленый вкус. Возбуждение его прошло, он ослаб, ему хотелось спать. Он поднес к лицу руки – пальцы дрожали. Он взял ладонь Лены в свою, сжал, и вдруг ему почудилось, что стены комнаты странно вытягиваются, надвигаются, пригибают к полу… серые тени наползают отовсюду, наваливаются, шепчут… шепчут… Он выпустил ее руку, закрыл уши ладонями и втянул голову в плечи, с трудом удерживая вой, рвущийся из глотки. Усилием воли сунул руку в карман, нащупал резиновый жгут, вытащил, посмотрел с удивлением. Тубус с лекарством оказался во внутреннем кармане. Он высыпал на трясущуюся ладонь сразу три таблетки, морщась, проглотил. Снова взял руку Лены в свою, пробормотал:
– Кто же это с нами так играет… Леночка… девочка…
Он разговаривал с ней, держа ее руку в своей. Вспоминал. Боялся остановиться, чтобы снова не полез из щелей назойливый искушающий шепот. Ему казалось, она отвечает ему. Он слышал ее голос. «Павлик», – говорила она и смеялась негромко. Павлик. Так его не называл никто. Всегда он был Пашей, а потом Павлом Кухаром. Павел Кухар – известный политик, известный писатель, известная фигура в паноптикуме отечественной номенклатуры. Он сделал свою игру.
«Помнишь в лесу», – говорила она. «Я был дурак, – отвечал он, – это все ничего не стоит… кривые зеркала…» Ему понравилась фраза, и он повторил ее несколько раз, пробуя на вкус: «Кривые зеркала. Кривые зеркала. Кривые зеркала».
«Люди в кривых зеркалах такие смешные», – сказала она и засмеялась.
Серые тени растворились. Шепот стих. Стены выровнялись. Он привстал и посмотрел. Потом медленно провел ладонью по ее лицу, закрывая ей глаза…
…Он не заметил, что разбил правую фару. Он не знал, куда направляется. Машина неслась по загородному шоссе в сторону реки. Дрожащая стрелка спидометра достигла отметки в двести сорок кэмэ. Он миновал мост. Дорога пошла под уклон. В низинах все так же плавал туман. На востоке появилась розовая полоса, и небо стало светлеть. И вдруг он увидел перед собой гигантскую руку, закрывшую полнеба. Он видел ее отчетливо – сильные пальцы, светлые лунки на круглых ногтях. Ведущую и направляющую. Ту, что сняла с него ошейник. Она смеялась – вздрагивали длинные пальцы, гремели раскаты громового хохота…
…Ему показалось, что цепкие пальцы тянутся к его горлу. Уходя от них, он закрыл глаза, резко вывернул руль влево и до упора отжал педаль сцепления. Успел лишь пробормотать: «Не нужно…» и «Я устал… спать… спать».
Машина слетела с насыпи, взлетела в воздух и тут же ринулась вниз, к земле. Ударилась в склон, перевернулась раз, другой, третий…
* * *
Алик Дрючин места себе не находил. Он звонил Шибаеву поминутно, но тот не отвечал. Длинные гудки, длинные гудки, длинные гудки…
Алик бегал по комнате, ломая руки. Он оглушил себя водкой, стало легче, но ненадолго. Напрасно он убеждал себя, что Шибанов загулял, встретил друзей детства, познакомился с женщиной, пошел к Кристине. Внутреннее чувство говорило ему, что с его другом случилось непоправимое. Не стоило ему лезть в это проклятое дело, а он, дурак, еще принес ему пригласительный!
И, главное, что делать и куда бежать? Он позвонил Федору Алексееву – тот пробормотал, что не один, извини, сам понимаешь, не выдумывай…
Алик вышел на балкон, высматривая сверху знакомую фигуру. Ночной двор был чужим. И пустым. Не сидели на лавочках влюбленные подростки, не слышались шаги припозднившихся прохожих. Пустынно, тихо, темно…
Шибаев по-прежнему не отвечал, и где он пребыл в это время, одному богу известно…
Кристина лежала без сна. Перебирала свою жизнь с Игорем. Дозвониться до мужа ей так и не удалось. Она вспоминала мельчайшие детали, которые всегда проходили мимо ее внимания, а теперь лезли назойливо, мельтешили и стучали молоточками в висках. Он любил ее! Они были близки, нечасто, но были! В его отношении к ней присутствовала взрывная восторженность, пугавшая ее поначалу. Но Леонид Стоянович объяснил, что Игорь – художник, а художники живут по другим законам. Иногда Игорь вспыхивал, хватал ее и кружил в диком танце, выкрикивая странную мелодию. Переходы от бурной радости к подавленности у него были мгновенны. Иногда он не приходил домой ночевать – звонил, что останется у Паши. Тогда Леонид Стоянович с какой-то суетливой поспешностью вел ее в театр или в ресторан ужинать. И рассказывал, что он сам в молодости… о-го-го! И спрашивал с надеждой: «Кристиночка, а ты не?..» Он очень хотел внуков. Он баловал ее и задаривал золотыми вещицами. У мамы была золотая цепочка с янтарным кулоном – немыслимой красоты, как ей казалось. Мама иногда позволяла ей надеть свою драгоценность. На свадьбу Леонид Стоянович подарил ей старинное изумрудное колье. Белое золото, изумруды и мелкие алмазы. Поцеловал ее в лоб, сам застегнул. Отодвинул от себя, смотрел, улыбаясь, любовался, в глазах его сквозило что-то… сожаление, тоска…