Она вдруг подумала, что старик любил ее. Как женщину. Он любил жену своего сына, и жизнь рядом с ними стала для него радостью и мучением. А когда он узнал, что серьезно болен, не захотел лечиться, предпочел умереть. Он сказал: «Я так долго жил, устал». Сейчас ей казалось, она поняла почему. Он не хотел умирать долго и мучительно, цепляясь за жизнь, разлагаясь на ее глазах…
Кристина заплакала. Бедный Леонид Стоянович… он был ей ближе отца, она рыдала на его похоронах, а Игорь ушел к Паше.
К Паше… Пашка Кухар, этот злой гений, постоянно крутился рядом. А его ухмылки, намеки, дурацкие анекдоты, которых она не понимала! Даже комплименты, в которых он рассыпался, не всегда понимала, что-то чувствовалось в них гадкое, какое-то двойное дно. Она безошибочно почувствовала в нем соперника, что казалось вполне абсурдным. Игорь всегда повторял, что Паша его единственный друг, что они близки по духу. Этого она тоже не понимала – как близки по духу, если Пашка не художник, а какой-то чиновник!
Дура, она многого не понимала. А ведь не девочка! Взрослая женщина. Она вспомнила взгляды коллег по работе, то, как они замолкали, стоило ей войти в подсобку, где они пили кофе. Знаки были всюду, а она, счастливая и глупая, не умела их читать. Лучше бы и не научилась. Она была как Ева в райском саду, а Пашка, скользкий змей, открыл ей истину. И не стало райского сада…
Она поверила ему сразу. Наверное, в глубине души всегда подозревала что-то такое… Его слова: «Если бы ты только знала, какой он прекрасный любовник!» – безмерно мучили ее, гремели в сознании, и она понимала, что они останутся там навсегда эпитафией ее семейной жизни. «Мой муж – прекрасный любовник! Прекрасный любовник мой муж!»
Пашка отнял у нее Игоря… Пашка отнял у нее Игоря? Нет, это она пыталась отнять его у Кухара, но проиграла. А эти двое всегда были вместе. И кто она в этом случае? И что такое вся ее жизнь? Игрушка, вечная модель, ширма, прятавшая непонятную возню этих двоих. И Леонид Стоянович знал. Нехорошее чувство к старику шевельнулось в ее груди и тут же исчезло. Он боролся за сына как мог. Она, Кристина, поступила бы так же.
Она вдруг вскочила с кровати, бросилась к телефону, набрала номер Шибаева. Она не могла и не хотела оставаться одна. Она скажет ему… Она расскажет ему все, а потом разберет чемоданы, которые до сих пор стоят в прихожей. Вытащит свои красивые платья, блузки и юбки, разложит на кровати и не торопясь повесит в шкаф. И наденет всякие кружевные штучки, купленные для первой «португальской» ночи! Прямо сейчас!
Телефон Шибаева не отвечал, и Кристина вдруг почувствовала страх. Слабый дребезжащий звук зародился в квартире. Кристина вздрогнула и рассмеялась. Приготовились бить старинные часы. Бой их был старческий, астматический, постанывающий. Игорь говорил, что часы кашляют.
Бомм! Бомм! Бомм!
Три часа утра. Или ночи. Говорят, в это время появляется нечистая сила, всякий полтергейст, неприкаянные сущности. В три, а не в двенадцать. Кристина в ночной сорочке бродила по квартире, зажигая лампы, люстры, светильники. И музыку! «Эльвиру Мадиган»! Может, Леонид Стоянович забредет на огонек. И тогда она ему пожалуется, а он погладит ее по голове, покачает головой, и в глазах его будут любовь и сожаление…
Она кружилась под тихую музыку, похожая на привидение в своей длинной полупрозрачной ночной сорочке. Часы перестали бить и теперь астматически вздыхали, приходя в себя. И тут вдруг раздался оглушительный телефонный звонок. Кристина вскрикнула и застыла с поднятыми руками.
Голос Игоря долетел из неимоверного далека.
– Кристина! – позвал он. – Кристина!
– Я тебе звонила, – сказала она враждебно. – Тебя не было.
– Кристина, понимаешь…
– Ты не хотел говорить со мной!
– Это не так… понимаешь, меня не было, мне пришлось уехать…
Его обычный бессвязный детский лепет. Как она раньше не понимала? Леонид Стоянович называл его «мой инфант».
– Знаю. Тебе плохо, у тебя творческий кризис, депрессия, стагнация, и так далее. Знаю.
– Зачем ты так… – произнес он неуверенно. – Ну, зачем…
– А как? Скажи, что ты меня ждешь! Скажи, что встречал меня в аэропорту! Расскажи, какой у тебя прекрасный дом рядом с пляжем и чайками. Мне интересно, Игорь, как ты жил все это время без меня. И с кем.
– Я виноват перед тобой…
– Я сама перед собой виновата.
– Кристина… – Он не смел сказать ей главного, и она это почувствовала. И поняла, что теперь действительно все. Финита. И шагнула вперед, бросилась, как в омут головой, как делала всегда в их долгой и счастливой супружеской жизни.
– Игорь, мне нужен развод. Я тебя отпускаю.
– Кристиночка…
Ей показалось, он заплакал, и ей стало его жалко. Она взглянула на их отношения с его колокольни. Бедный Игорь…
– Спасибо! – вдруг вырвалось у нее. Она и сама не знала, зачем это сказала и что бы это значило. Просто она так чувствовала.
– Я пришлю документы, сегодня же, – заторопился он. – Мне ничего не нужно… только, если сможешь, чертежи папы, они в левой тумбе письменного стола, пожалуйста. У него были такие сумасшедшие идеи… безнадежные в то время и в той стране, а здесь они пойдут!
Она почувствовала его облегчение, отметила его фразу «в той стране» и поняла, что он никогда не вернется. «Та страна» перестала быть его страной, а она, Кристина, перестала быть его любимой моделью. Горькое чувство ревности шевельнулось в груди, но она подавила его. Она – сильная женщина. А он вечный мальчик, «инфант», и уже охвачен новыми идеями и восторгами, уже строит новые крылья, готовясь взлететь. И никто ему не нужен – не мешайте мне чертить!
«А может, все настояшие художники такие», – подумала она с грустью.
– Я отправлю тебе папины бумаги. Скажи, что еще. Подумай. Я все сделаю.
Он все-таки заплакал. Она слышала в трубке его сдавленное дыхание, он старался не всхлипывать.
Жалость захлестнула Кристину, и она закричала отчаянно:
– Игорек! Все будет хорошо! Ты же умница, ты замечательный художник и архитектор! Ты всем им докажешь, ты построишь папины дома! Представляешь, как он был бы счастлив!
Кончилось тем, что плакали оба.
– Кристиночка, я люблю тебя! Ты самое прекрасное, что было у меня в жизни! Честное слово! – В этот момент он верил, что это действительно так.
– Я тебя тоже люблю! – И Кристина верила, но понимала уже, что это была не та любовь. Это другая любовь, и название у нее другое…
– Ты обязательно ко мне приедешь…
– Приеду обязательно!
Она еще немного поплакала, покружилась по комнате, прислушиваясь к себе. Странные чувства зарождались в ней, переплетающиеся, как травы, как ветки в венке – надежда, освобождение, предчувствие радости…
Она сбросила ночную сорочку, стала нагишом перед зеркалом, придирчиво рассмотрела себя. Красивая! Все еще красивая! И молодая. И все еще… будет!