– У меня алиби, – сообщил тот, не удивившись. Похоже, его ничто не могло удивить. – Я тебя из ямы вытаскивал, если помнишь. А второго, который Васю… тоже не я. Не успел. А если бы успел, то «погасил» бы с факелом, как ты говоришь, своими руками. – Костарчук сжал кулаки. – Жаль, не успел.
– Понятно, – сказал Шибаев. Он не стал оправдываться и уверять, что ничего такого не имел в виду. И был благодарен Костарчуку за то, что тот понял его правильно и не обиделся. – Как по-твоему, почему Кухар меня не убил?
– Может, просто попугать хотел. Или нервишки не выдержали, не всякий может убить. Подлость и убийство – разные вещи, Саша. – Он помолчал немного и спросил: – Ты ни о чем не жалеешь?
– Нет, – ответил Шибаев кратко.
Они, не торопясь, шли от площади к парку. День клонился к вечеру. Осень уже чувствовалась в воздухе. Пахло сухими листьями и немного грибами. Шибаев, ничего не объясняя, свернул в длинную арку. Костарчук, недоумевая, пошел следом. Они оказались в тихом зеленом дворе, похожем на оазис. На застекленных балконах сохло белье. Буйно цвел по углам золотой шар. Сюда почти не долетал шум улицы. В песочнице возились трое малышей – мальчик и две девочки. На скамейке сидела пожилая женщина с книгой. В голубом платье, с голубыми волосами.
Костарчук взглянул вопросительно, и Шибаев сказал:
– Дима, посмотри на нее. Это Мальвина, голубая женщина. Зовут ее Лидия Артемовна. А мальчик в песочнице – ее внук Артем. Ему полтора года.
Костарчук посмотрел на женщину, на малышей в песочнице и перевел недоумевающий взгляд на Шибаева.
– У нее на правой руке тату – синяя птичка. Вроде ласточки. И дочку она родила в возрасте, говорит, уже и не ожидала. И это перевернуло всю ее жизнь.
– Ты… что? Ты думаешь… Это она? – Костарчук, похоже, растерялся, что с ним происходило крайне редко. – Как ты ее нашел?
– Это долгая история, как-нибудь потом расскажу. Не знаю, Дима, она это или нет. По возрасту вполне подходит. Тебе сколько тогда было? Пятнадцать? Шестнадцать?
– Живая… Твою… Живая! Но… она ж тогда была совсем другая!
– Двадцать пять лет, Дима. Ты не подходи пока, просто присмотрись. А пацанчик, может, твой внук. Если это она, конечно. Жениться, как ты понимаешь, не нужно, она вряд ли будет настаивать. Но, как честный человек, можешь хотя бы сделать ей предложение.
– Иди к черту! – хрипло произнес Костарчук, не сводя взгляда с женщины на скамейке…
* * *
Адвокат Алик Дрючин обиделся не на шутку – пятый день ни слуху ни духу, и Шибаев встревожился. Он чувствовал себя виноватым – Алик хотел как лучше, старался, из кожи вон лез, а он… Прав Алик – он бесчувственный холодный дурак, не понимающий своего счастья. Как заклинило что-то, не умеет он прощать. Без Алика в квартире чего-то не хватало, стало пусто, тихо и скучно. Шибаев продолжал валяться на диване. Рана на плече почти зажила.
Приходил доктор Славик с дядьями Борисоглебскими и теткой Эммой. Они осмотрели заживающую шибаевскую рану, обсудили на своем медицинском сленге работу племянника, одобрили. Пожелали выслушать историю дачи генерала Савенко во всех деталях. Глеб и Славик приготовили нехитрую закуску, Борис открывал бутылки. Тетка Эмма руководила. За разговорами они засиделись допоздна, и Шибаев жалел, что нет Алика…
Приходил Федор Алексеев, удивлялся, где Алик, без него чего-то вроде не хватает, сказал…
Шибаев, созревший, полный раскаяния, позвонил Дрючину на шестой день в семь утра. Алик не то еще спал, не то не желал с ним разговаривать. Выслушав предложение автоответчика, Шибаев закричал:
– Алик, возьми трубку! Я же знаю, что ты дома!
Адвокат, выдержав борьбу с собой, наконец взял трубку.
– Алик, привет, ты как? – залебезил Шибаев. – Погода – класс, последние деньки, давай махнем на Магистерское! Костерок соорудим, ушицу… Шпану вывезем на поправку здоровья. Как?
– Я не могу, – сказал Алик сухо. – Занят.
– Чем это, интересно?
– Сына провожаю в армию, – сообщил Алик. – Его сегодня забирают.
– А ведьма? – напомнил Шибаев. – Не боишься?
– Не боюсь. Возьму с собой чеснок.
Наступило молчание.
– А знаешь… я с тобой! – решил Шибаев. – Познакомишь с сыном. А потом махнем на Магистерское, хочешь?
Алик помолчал немного, соблюдая фасон, и сказал:
– Хочу.
– Я за тобой заеду… когда?
– В восемь. Не опаздывай, – строго добавил Дрючин.
– Лады. Кофе сделаешь?
…А вечером были костер, небо и звезды. Только ухи не хватало, так как приехали они уже под вечер и ловить рыбу стало поздно. Вернее, не столько поздно, сколько просто лень ловить.
– Ничего, – сказал Алик. – Встанем на утренний клев. Тут полно рыбы, слышишь играет? Восход солнца, рассвет, красота!
– Здесь отродясь не водилось рыбы, – проворчал Шибаев. – Одни лягухи. Не вздумай меня будить! Лови сам.
– Тебе обязательно нужно все испортить! А где удочки?
– Какие… Ты что, не взял?
– Они же у тебя! – закричал Алик. – В кладовке!
– Ты их в прошлом году забрал! – в свою очередь заорал Шибаев. – Забыл?
– Я? Забрал? С чего это вдруг? Ничего я не забирал!
– Забрал. Обиделся… и унес.
– Это когда ты сказал, что все адвокаты жулики и сволочи?
– Не свисти! Не говорил я такого!
– Говорил!
– Но я же извинился!
– Как же мы без рыбы? – спросил Алик.
– Завтра смотаюсь в деревню и куплю.
Они помолчали. Потом Алик сказал:
– Посмотри, Ши-Бон, какие звезды! Какие невероятные звезды!
…Они лежали у костра, глядя в огонь. Шпана сидел рядом, дергая ушами и оборачиваясь на всякий шорох. Глаза его сверкали как автомобильные фары.
– Хорошо… – вздохнул Алик. – Молодец, что вытащил. Природа… она все-таки такая… непостижимая. Звезды, тысячи миров… А человек такой маленький и так мало значит… Его вертит в водовороте, а что будет завтра, для него закрыто. Он живет и не знает, как отзовется его слово или дело, ходит как по фарфору, хрустит осколками… и сюда же эффект бабочки, ответственность за выбор. А есть ли выбор? И свободная воля? Или кто-то решает за нас? Вселенский разум, направляющая рука, как противовес хаосу… И если так, то о каком эффекте бабочки может идти речь? Да передави мы хоть всех бабочек в прошлом, все равно ничего не изменится!
Когда на Алика нападало философское настроение, мысли его прыгали и опережали слова, и выходили на свет слегка бессвязными, но, если собеседник не отвлекался, то общий смысл прослеживался.
– Ой, спутник полетел! —