Инигес приподнял руку:
— Какая мне разница, сожалеете вы или нет? Это всего лишь слова. Какая от них польза?
— Никакой.
— Верно. Никакой. Так что не трудитесь сообщать мне о своих сожалениях.
— Я… — Он хотел добавить извинения, но оборвал себя: — Хорошо, не буду.
— Вас послал ко мне ваш психотерапевт?
— Нет.
— Я к психотерапевтам не хожу, — сказал Инигес.
— Не каждому это подходит.
— Подходит тем, кто сам не умеет справляться с проблемами.
— Это… пожалуй, верно.
— Вас послал ваш адвокат.
— Он бы меня прикончил, если б знал об этом.
— Так что? Паломничество? — Инигес скривил губы. — Право, не знаю. Я впустил вас в дом, налил кофе, предложил пирога. Надеюсь, вы меня хоть сколько-то развлечете. Приведите причину, почему бы мне вас не поколотить?
Джона промолчал.
— Я парень крепкий, — продолжал Инигес. — У вас рост, должно быть, пять футов одиннадцать. Угадал?
— Одиннадцать с половиной.
— Вес сто восемдесят пять фунтов?
— Около того.
— О’кей. Так скажите же, почему я не стану ломать вам руку. — Инигес отхлебнул кофе, его пальцы сдавили кружку, словно шею врага. — Тридцать секунд.
Джона заговорил:
— Этот несчастный случай…
— Не называйте это несчастным случаем!
Джона промолчал.
Инигес сказал:
— Чувствуете себя жалким подонком.
— Чувствую.
— Хреново, значит.
— Понимаю, что вас это нисколько не интересует…
— Я уже сказал: не извиняйтесь.
— Я не буду, — сказал Джона. — Я не пытаюсь вызвать у вас сочувствие.
— И не вызовете.
— Хорошо, — сказал Джона. — Однако то, что случилось в ту ночь, — это была ошибка.
Инигес кивнул:
— Знаете что? Я про вас и не думал ни минуты.
— Вы подали на меня в суд.
— Да.
Джона промолчал.
— Считаете, это несправедливо? — спросил Инигес.
— Не очень-то.
— Верно. По-моему, тоже. Хреново, значит.
Джона отставил кружку.
— Вы правы, — сказал он. — Это не был несчастный случай.
— Вот как?
— Да.
— Хотите, чтобы я позвонил Роберто? Скажете это ему напрямую.
— Ваш брат погиб из-за Ив Джонс. — Он приостановился, облизал губы. — И вам это известно, однако вы подали иск против меня.
— Ясно. Вы у нас — комитет истины и справедливости, — усмехнулся Инигес. — Позвольте вам кое-что сказать. Насчет вас и меня: у нас с вами нет общих интересов.
Джона сказал:
— Я ни на что и не рассчитывал.
— У вас права нет рассчитывать.
— Конечно.
Двадцать раз успели тик-такнуть напольные часы;
Инигес барабанил пальцами по колену. Затем он поднялся, подошел к стеллажу, отыскал диск, не прибегая к своему каталогу. Повернул регулировку звука на восемь часов и сунул диск в проигрыватель.
Гитарное соло, мелодия знойно колеблется между джазом и латино, ее подпирает контрабас, пульсирует ритмично, словно сердце самой музыки. Три шага вперед, один назад, разворачивается минорная гамма.
Инигес пояснил:
— Контрабас — это Рэймонд.
— Я не знал, что он был музыкантом.
— Ничего вы, на хрен, не знали, — сказал Инигес. — Потому я поставил вам эту музыку. Чтобы вы что-то узнали о нем.
Гитара отступила, первую партию вел контрабас. Раньше Джона думал, слот на контрабасе — мрачняк, но Рэймонд играл ясно, без излишеств, ноты повисали елочными игрушками, цепляясь за верхний регистр, и, словно устыдясь того, что потребовали к себе внимания, соскальзывали, скромные, по грифу к первоначальному ритму. И снова гитара берет верх, а Рэймонд Инигес подыгрывает ей.
Инигес нажал СТОП.
— Наша мать, — заговорил он, — оставляла нас вдвоем, когда мне было семь лет, а ему четыре. Тогда я и приспособился готовить так, чтобы не отрезать себе пальцы и его накормить. Я учил его играть на контрабасе. Он был моим маленьким братиком. Единственным моим братом. Теперь вы кое-что знаете.
Джона сказал:
— Очень красивая мелодия.
— Я играл это ему. Его это успокаивало. — Инигес приподнял очки и потер мертвые глаза.
Долгое молчание.
— Эта женщина до добра не доведет.
Джона промолчал.
— Она вам звонит?
— Да.
— У нас тоже с этого началось.
— Она ворвалась в мою квартиру. Явилась домой к моим родителям на Благодарение.
Инигес кивнул. Он повернулся и вышел в коридор.
— Принесите мою кружку.
Вернувшись в кухню, он вытащил коробку с пакетиками заменителя сахара, достал молоко, взял кофеварку. Каждому движению предшествовала кратчайшая пауза, микромолитва перед тем, как пальцы слепца сомкнутся на нужном предмете. Казалось, он ориентируется с легкостью, и Джона ничего бы не заметил, если бы не следил так пристально.
— Она снимала все. В ту ночь, когда он был убит. — Джона боялся реакции Инигеса на это безлико-пассивное сказуемое, но Инигес либо не обратил внимания, либо решил не придираться. — Она знала, что происходит, но ни словом не предупредила.
— Она сказала моему брату, что это художественный проект.
Молчание.
— Она звонила сюда. Говорила, что она его подружка. — Инигес мрачно улыбнулся. — Для меня это была большая новость. Рэймонд обзавелся подружкой, фантастика. У него с восьмидесятых годов девушки не было. Я рассказал жене, она даже заплакала от радости. Она беспокоилась о нем больше, чем обо мне, даже после того, как он… И вот эта женщина — в прошлом году она вела какие-то занятия в «Биконе» — принялась с ним заигрывать. Можете себе представить, как это действовало на такого парня, как он. Из-за нее он нарушал режим. Перестал принимать лекарства, перестал являться на собрания, фактически снова оказался на улице. Пока он принимал лекарства, проблем не было, годами не было, и вдруг в одночасье все прахом. Они пригрозились выгнать его, он подрался с кем-то из персонала. Это был не он. Рэймонд лез в драку, только если его напугать, а в «Биконе» мне сказали, что он сделался агрессивным. Такого никогда не случалось.
Джона вспомнил ту историю с бейсбольной битой, но промолчал.