Пятница, 3 декабря 2004
Отделение детской и юношеской психиатрии,
первая неделя практики
Программа надомного посещения — любимое детище медицинского департамента. Практиканты будут сопровождать врачей при посещении больных на дому, заботясь о том, чтобы тяжело больные, одинокие, забытые миром не позабыли о самих себе, о своих таблетках и диете. В психиатрическом отделении внедрением этой программы занимался Сулеймани, и утром в пятницу Джона отправился пешком вместе с ним и соцработником, которая занималась делом ДеШоны Барнсворт. Ослепительная улыбка Иветты Уилтерн ярко высвечивала усталые морщинки на ее тонкой коричневой коже.
— Уже три дня пытаюсь связаться с ее тетей. В это время ДеШона должна возвращаться из школы. Хотя, боюсь, ее и в этом году не отдали.
— И в этом — и в прошлом тоже? — уточнил Джона.
— Никогда не ходила.
Они шли на север. Из квартала в квартал местность деградировала, на смену индийским закусочным пришли дешевые высокохолестериновые забегаловки известной сети, вместо химчисток — ломбарды. В забитых канавах тает снег, кое-где видны отпечатки от пивных ящиков. Проехал фургон, подвеска гремит, вода из-под колес веером на тротуар. Они миновали квартал, где все заведения сплошь были погребальные конторы, и, свернув на восток к реке, столкнулись с пронзительным ветром. Над мертвыми стройками хлопал брезент.
Иветта заговорила:
— В этих местах я навещала подопечную в июне, в ту жарищу мусор недели две отсюда не вывозили.
Они пересекли двор, Иветта потянула на себя сломанную дверь подъезда.
Джона думал, что после гастроэнтерологии его никакой запах не проймет, — и ошибался. Моча, прокисший сыр готовых закусок, плесень телефонного справочника. Как будто его запихнули в портативный унитаз. Вспомнилось, как Эрих принюхивается к вину: вызывает ассоциации с фруктами и домашней птицей. Вонь в доме ДеШоны вызывала ассоциации с отчаянием и нищетой.
Капля из щели на потолке гвоздем впилась в шею. Джона потряс головой, словно отряхивающийся пес.
Сулеймани подал голос в ожидании лифта:
— Медленный.
— Он не звонит, — пояснила Иветта. — Смотреть надо, не то полчаса тут проторчишь.
— Можно пешком.
— Семнадцатый этаж.
Неисправимый оптимист Сулеймани ответил:
— Зарядка мне на пользу.
Джона вслух поинтересовался, как прошли похороны матери ДеШоны.
— Я спрошу у тети.
— Как ее зовут? — уточнил Сулеймани.
— Вероника Хатчинс, — прочла Иветта в блокноте на пружине. — Сестра матери ДеШоны. Трое своих детей, работает на Лексингтон в оптовом складе косметики. Я звонила ее боссу, но она не перезванивает.
— Нам точно откроют?
— Скоро выясним.
Приполз лифт, они набились в покрытую шрамами коробку с «деревянными» панелями, где вонь была еще гуще.
Коридор на пути к квартире 20N-1 запущенный, грязный. Коврики у дверей прижились с позапрошлого десятилетия. Под распределительным щитом банки с краской.
— Ремонт? — поинтересовался Сулеймани.
Про себя Джона решил, что эти банки могут означать что угодно.
Заставка дневного ток-шоу выла, заглушая дверной звонок.
— По крайней мере, на этой работе костяшки можно укрепить, — заметила Иветта, колотя согнутыми пальцами в дверь.
Открыла девушка лет шестнадцати, с глазами лани. Длинноногая, в обтягивающих джинсах и мохнатых желтых носках, которые так и ходили ходуном: девушка все время шевелила пальцами ног, нервный тик. К бедру она прижимала тощего, сморщенного младенца. За ее спиной темнела квартира.
— Да-а? — спросила девушка.
— Вероника Хатчинс дома? — заговорила Иветта.
— Нет. — Девушка перебросила свой груз на другое бедро, взметнулась в воздух скрюченная ручка.
— Мы из больницы Верхнего Манхэттена, — пояснил Сулеймани. — Заглянули узнать, как поживает ДеШона.
Девушка выпятила губу:
— Ее тут нет.
— Разрешите спросить, кем вы ей приходитесь.
— Разрешаю, спрашивайте.
Иветта улыбнулась:
— Вы — дочка Вероники?
Младенец захныкал, девушка шикнула на него.
— Да-а, и че?
— ДеШона ходила сегодня в школу? — осведомился Сулеймани.
Девушка только плечами пожала.
— Передадите это маме? — попросила Иветта.
Девушка смяла визитку и сунула ее в карман, где ненужная бумажка пролежит — подумал Джона — долго, долго.
— Вы из социальной службы? — спросила девушка. — У нас проблема.
Она развернулась и пошла в дом, видимо полагая, что все последуют за ней.
— Вот, смотрите.
Главным источником света в квартире служил телевизор, лил голубизну на пол, где валялось с десяток солдатиков — любым из них младенец может подавиться, — они как будто плыли между ножек двух пластмассовых стульев. В углу навалены выпотрошенные подушки. Периферическим зрением Джона поймал движение, словно шевельнулась сама темнота, — тараканы.
— Смотрите.
У порога кухни из-под пола просачивалась какая-то зеленоватая субстанция.
— Что это? — удивился Сулеймани.
Девушка взглядом ответила ему: А я почем знаю, на хрен?
— Давно это у вас? — спросила Иветта.
Девушка в задумчивости пожевала язык:
— С каждым днем прибывает.
— С управляющим говорили?
Девушка фыркнула.
Иветта сказала:
— Я позвоню в жилищный отдел.
— Оно живое, — заявила девушка. Развернувшись всем телом к гостям, она повторила: — Ведь живое, правда? — И громко заплакала.
Никто из них троих не знал, что делать. Джона поглядывал на Сулеймани, тот на Иветту, а Иветта ласково взяла девушку за руку и отвела в дальнюю комнату. Дверь за ними закрылась.
Джона так и стоял на пороге кухни, не ведая, куда себя девать, пересчитывая трещины на потолке. Сулеймани отошел к окну, выглянул сквозь подранные занавески. Затем посмотрел себе под ноги, на груду подушек, щелкнул неодобрительно языком. Обернув руку платком, пошарил среди подушек, вытащил маленькую, в разводах, стеклянную трубку с обгорелыми краями. Вздохнул, завернул свою добычу в платок и спрятал в карман.
С детской площадки открывался штрихованный и сумбурный вид на пересечение Рузвельтовского шоссе с Трибороу. Почти все оборудование порушено или украдено, уцелела только длинная перекладина качелей. Там и сидела ДеШона, жуя собственные волосы и тихо напевая. В тонкой джинсовой куртке и брючках на полтона темнее она как будто не ощущала холода. Не заметила и приближения взрослых, пока Сулеймани не предупредил ее свистом. Тогда девочка вскинула голову, и сосредоточенное выражение на ее лице сменилось скукой.