— Да — и в то же время нет… — последовал ответ. — Она стряхнула с себя давящий страх перед страстью, но ей трудно, а может, и невозможно научиться повиновению. Я в растерянности, друг, и не знаю, что мне делать с нею. Будь это любая другая, я исполосовал бы ее кнутом. Я даже собирался было выпороть Зейнаб, но ее нельзя унижать.
— Чего она от тебя хочет? — с присущей ему проницательностью спросил Аллаэддин.
Карима озадачил этот вопрос, но все же он признался:
— Она хочет, чтобы я овладел ею, но еще к этому не готова…
— Отчего же? — возразил Аллаэддин. — Это ведь не девственница — ею дважды грубо воспользовались. Теперь ты доказал ей, что мужчина вовсе не обязательно жестокое животное, что он может дать истинное наслаждение, будучи нежным… Она возбуждена, и жаждет продолжения. Не будешь же ты, в самом деле, обращаться с нею, словно со слезливой девой-недотрогой! С непорочной тебе и впрямь следовало бы неделями маяться, осторожно подводя к тому моменту, когда ты уничтожишь ее девственную преграду, подготавливая ее для нового властелина, шаг за шагом вводя в мир чувственных наслаждений, Зейнаб же не знает любви'. Над нею надругались. В ее сознании прочно укоренилось, что, когда мужчина совокупляется с женщиной, он причиняет ей боль и унижение… Ты же своими умелыми действиями показал ей, что бывает и по-другому. Прежде чем продолжать, ей необходимо доказательство, которое предоставить ей можешь только ты, отпустив узду своей страсти. Ты должен стереть из ее памяти все те жестокости, которым она, по воле Судьбы, подверглась, если, конечно, хочешь, чтобы девушка шла тебе навстречу. Поручиться могу, что если ты совершишь с нею на ложе акт страстной любви, то она станет столь же кроткой голубицей, как и любая другая на ее месте… Ну полно. Карим, не учили же тебя в самаркандской Школе Страсти такому ослиному упрямству! Ты ведь гораздо лучше меня знаешь, что все женщины разные. Что каждая — это нечто в своем роде. И следует хорошенько поразмыслить, чтобы понять, с какой стороны подойти…
— Может быть, я боюсь… — сказал вдруг Карим.
— Боишься? Ты? Да не может того быть! — уверенно отвечал Аллаэддин.
— Я все время вспоминаю Лейлу…
— Я тоже помню Лейлу, — ответил Аллаэддин-бен-Омар. Она была красивой, но вся, словно туго натянутая тетива, или нет.., как берберийская племенная кобылица, взнузданная для того, чтобы принять страсть дикого жеребца. Любой мало-мальски смышленый человек сразу понял бы, что она не годится в Рабыни Страсти. Любой, но только не этот глупец, который, движимый похотью, ее купил… А потом.., потом ему показалось мало дивно прекрасной рабыни. Он возжелал Рабыню Страсти! Ведь, как мне помнится, он был другом твоего отца? Не отвечай! Будь это не так, ты в жизни не взялся бы за нее! Может быть, ты уже многое позабыл, но я все отчетливо помню. Ты отнекивался, но твой отец умолял тебя оказать своему другу эту милость. Ты сдался. И, естественно, девица влюбилась в тебя, ведь выбирать она не могла, а тот старик, что был ее хозяином, в подметки тебе не годился. В том, что потом произошло, не было твоей вины. Карим. Эта же девушка совершенно другая. У нее светлая голова и отважное сердце. Дай ей изведать вкус истинной страсти, и ты победишь, Карим. Могу поклясться!
— Может, ты и прав… — задумчиво протянул капитан. — Может быть, когда покров тайны будет сорван, она уймется и станет прилежной ученицей… От ее успеха у калифа зависит благосклонность владыки не только к Доналу Раю, но и ко мне. А это обрадует отца… — Карим умолк и задумался.
Аллаэддин-бен-Омар лукаво прищурился:
— Как, ты еще здесь, мой капитан? Поспеши к этой упрямице и дай ей сполна все то, о чем она просит! Я присмотрю за кораблем.
— А ты сам, Аллаэддин-бен-Омар? Продолжаешь соблазнять маленькую Ому? Она премиленькая.
— Я взнуздаю ее еще до отплытия, мой капитан, — усмехнулся первый помощник. — А потом начну объезжать. Я буду у нее первым, и хорошо обучу ее, поверь…
Карим-аль-Малика встал, подхватил свой плащ и накинул на широкие плечи.
— Будь ласков и нежен с девушкой, — дружески посоветовал он. — Я не хочу, чтобы она была несчастна — это огорчило бы Зейнаб. Девушки очень близки, поэтому я хочу, чтобы обе были довольны жизнью, друг мой. Помни, что хоть ты и человек с большим опытом, но с девственницами тебе сталкиваться не приходилось — по крайней мере, я этого не помню… А к ним следует подходить только с добром и лаской, и ни в коем случае не грубо!
— Я не обижу малютку! — пообещал Аллаэддин. — Просто пошире раскрою на мир ее прелестные глазки, и, конечно же, протопчу потаенную тропинку… — он ухмыльнулся. — Но я ни к чему не стану принуждать ее, мой капитан.
— Вот и чудесно!
Капитан с другом вышли на палубу.
— Проследи, чтобы нынче же все связки кож погрузили на борт, и удостоверься, что ни одна из них не порвана. Проверяй все по очереди. А все разодранные или порченные отбрасывай и возвращай торговцу. Учти, меня не будет до завтрашнего дня!
Первый помощник кивнул.
— А тебе желаю торжества победы! — черные глаза его озорно блеснули.
— Увидим… — откликнулся Карим. — Эти девы Аллоа в лучшем случае непредсказуемы, а в худшем — дики и необузданны. Увидим.
Он сошел по сходням на берег и направился вдоль по улице к дому Донала Рая, где бывшая Риган Мак-Дуфф, а отныне Зейнаб, поджидала его появления.
***
Карим-аль-Малика нашел обеих девушек в садике. Ома почтительно поклонилась и тотчас же вознамерилась удалиться, чтобы не мешать госпоже. Но Карим остановил служанку, придержав ее за локоть. Как ни любил он своего друга Аллаэддина, но все же не хотел, чтобы малышка посчитала, что если она отвергнет домогательства бен-Омара, то кого-то этим прогневит.
— Аллаэддин-бен-Омар ухаживает за тобою. Ома, — начал он. — И если вдруг он сделает нечто неприятное для тебя или же просто напугает, тебе нужно только остановить его. Он покорится. Ведь Аллаэддин вовсе не варвар. И ты никого не рассердишь, отвергнув его домогательства.
— Благодарю вас, господин, — отвечала Ома, — но я вовсе не боюсь этого вашего друга-великана… Хоть он и брав, и охоч до женщин, но сердцем мягок.
Девушка вновь шаловливо улыбнулась, поклонилась и оставила Карима наедине с Зейнаб.
— Ты воистину добр, Карим-аль-Малика, — тихо сказала Зейнаб, радуясь тому, что подругу не постигнет ужасная участь.
Он лишь хмыкнул:
— Поначалу я боялся за малютку — теперь же склоняюсь к тому, что мне следует опасаться за моего друга Аллаэддина-бен-Омара…