Н-да-с. Милые, привычные пустяки нашей нелегкой службы.
И еще. Вчера случился юбилей Есина и сопутствующий ему банкет с широким кругом приглашенных. Банкет удался, порожнюю посуду выносили мешками, но двух оперов застукали в генеральском сортире первого зама, располагавшегося возле приемной и оставшегося незамкнутым на ключ, со спущенными брюками, в момент якобы непотребного соития. Велось служебное расследование. Хорошо, опера относились к «колбасникам» и на мой коллектив не упало нечистой тени.
Нововведениями Филинова, грешившего, к удивлению моему, склонностью к метафизике, явились распоряжения о принятии в штат конторы астролога и психолога, оформленных на гражданские вспомогательные должности делопроизводителей. Психологу вменилось в обязанность составить справки по сотрудникам, определяющие их подлинное нутро и пристрастия, а астролог ваял гороскопы, касающиеся оперативных мероприятий, их успешности и надлежащего соответствия ситуации с вовлеченными в нее персонажами.
У данной новации нашлось немало приверженцев, но всколыхнулось управление собственной безопасности, расценившее посвящение гражданского оккультиста в секреты нашей кухни как угрозу вероятного шпионажа.
Выслушав предостережения особистов, Филинов распорядился вести работу с астрологом под их надзором, не отягощая его осведомленность откровенными деталями. Затем, будто бы заразившись флюидами бдительности, повелел уволить конторского парикмахера, заподозрив в нем не то доносчика Сливкина, не то информатора госбезопасности. Парикмахер и в самом деле задавал много излишних вопросов в процессе облагораживания наших офицерских незатейливых стрижек, что и меня подвигало на некоторые неясные подозрения в отношении его витиеватой персоны.
Отделу кадров был спущен приказ об изъятии всех внештатных удостоверений, выданных прошлым руководством своим полезным людишкам: коммерсантам на доверии, журналистам из сочувствующих, отставникам с заслугами. В кадры потянулась очередь с улицы. Принявшим повторную присягу в верности и в материальной полезности документики снисходительно возвращались. Исключением являлись постоянно отирающиеся в конторе директор фонда Абрикосов, удержавшийся, отрезав всех конкурентов, на своей вольной должности, и – поставлявший свинину в столовку мусульманин из Баку, бывший тамошний «колбасник». Эти прихлебатели были «внештатниками в законе», прибегая в контору на поклон к новому начальству без промедлений, как старые боевые кони на звук полковой трубы и зная, ради чего прогибать хребты в кабинетах полицейских динозавров.
На следующий день я был вызван в министерские выси к вступившему в должность Соколову.
Принял он меня дружелюбно, но в гриме надменной начальственной покровительности, с лицом сановным, ответственным, строгим.
– У шефа есть к тебе предложение, – начал, не вдаваясь преамбулы. – Перейдешь в его аппарат. Я – советник, ты – помощник. Через месяц – генерал.
Что-то подобное я и предполагал, отправляясь на это рандеву.
В колени повалились бы сейчас Соколову орды милицейских полканов, окажись на моем месте да заслышав столь милое их сердцам и карьерным душам приглашение к облачению в штаны с лампасами и в высокую баранью папаху – наряд, согласно эстетике моих представлений, не иначе как клоунский, под комплекс неполноценности скроенный. Но и меня золото генеральских погон ворожило, и щекотала заманчивость возвышения над толпой, как взлет на чертовом колесе, и выигрыш новой, непомерно высокой ставки в рискованной моей игре. Но где-то внутри шептал рассудительный, мудрый голос:
– Стой! Впереди – яма с колом на дне!
Не за красивые глаза приглашал меня к себе Решетов, нечистой силы однокровник. И не по душевному расположению, хотя известные симпатии ко мне, конечно, испытывал. Но нужен ему был служака на работу черную, безропотную, грехами тяжкими проникнутую и возможным бесславием завершавшуюся. Да и поди выдержи его ежедневные придирки, хамство и спесь. Все нутро перекоробит. А пути назад уже нет.
Вот и выбирай тут. Отказ ведь тоже боком выйти способен.
Сделал я над собою усилие, улыбнулся и сказал добродушно:
– Я парень крестьянского склада, к хозяйству привыкший. А тут по всем землям скакать придется, все наспех решать, вприглядку, да чтоб без ошибки. Не хватит сноровки. И себя огорчу, и министра.
– Пойми! Нам сейчас нужны проверенные люди, настоящие товарищи по оружию, так сказать… – неожиданно загорячился Соколов, никак не ожидавший моего отказа, а готовый, видимо, уже протянуть мне свою короткопалую длань для целования. – Мы ведь с тобой могли бы, Юра…
Я хотел сказать ему, что доверенных лиц в избытке бывает только у дураков, но никак не у Решетова, что манипуляций нами и всевозможным столкновениям нас лбами не будет числа, но предпочел умолчать о предвидениях, посетовав с виною в голосе:
– Не вписываюсь я в масштаб, подведу. Да и тебе лучше, чтоб я на подсобном огороде оставался бригадиром. Случись чего – всегда под рукой и косы, и лопаты…
Он запнулся, призадумавшись. Потом произнес вяло:
– Может, и так…
– Вот ты так и доложи.
– Сгубит тебя скромность, Шувалов.
– Как раз скромность еще никого не губила.
– Ну, бывай.
Я вернулся на службу, где в приемной возле моего кабинета меня ожидал начальник отдела этнических группировок. Многозначительно качнув головой, передал мне портативный магнитофон с проводом наушника. И записочку:
«Техническая запись из «Славянской». Утренняя».
В гостинице «Славянская» в огромных количествах проживали чеченские группировщики. Откормленные плечистые дылды, они толпами бродили в холле и в ресторанных пространствах, одетые в домашние тапочки и в войлочные шапочки. Бесконечно протяженная во времени сходка с обсуждением постоянно меняющейся криминально-коммерческой ситуации, круглосуточный клуб интересных бандитских встреч.
Я нажал на кнопку воспроизведения, и тут же зазвучали знакомые голоса. Тенорок Сосновского, баритоны Филинова и Соколова, резкий гортанный акцент одного из владельцев «Славянской», а также упрямый бас известного лидера чеченской братвы.
Соколов, видимо, с подачи Решетова, представлял деловой кавказской публике нового начальника управления: дескать, просим жаловать, свой парень, всем успехов в сотрудничестве.
Я прослушал запись и передал магнитофон обратно в руки верного человека. После этого представления нам требовалось определиться в своей внутренней политике относительно одиозной чеченской общины. Ее тесная связь с влиятельными кругами предполагала осмотрительность и начисто отвергала лобовые репрессивные решения. Но потакать этой мрази я не собирался. Равно, впрочем, как и тот же Филинов, принудительно вовлеченный в лояльное сотрудничество с тем племенем горцев, что издавна привыкли зарабатывать деньги кровью и потом. Кровью врагов и потом рабов. Но открытая конфронтация могла сослужить нам плохую службу. Зато тайная программа стравливания славянских и кавказских банд была куда эффективнее любого официального противостояния. Регулировать уголовные взаимоотношения нас никто принудить не мог, гробы для разбойников изготовлялись ежедневно, а каким образом из книги живых они переносились в книгу мертвых, умалчивала наша служебная тайна, не отмеченная ни в каких документах, даже в самых секретных. Для подобного рода деятельности мы предпочитали изустный способ общения, да и в нем фигурировали выражения обтекаемые, способные толковаться разно и нелинейно. Однако недопонимания и недоговоренностей между нами не существовало, наши позиции были неуязвимы, и враг лишь скрежетал зубами бессильно, подсчитывая потери, не в состоянии выставить счет за урон первоисточнику своих бед.