Копить дензнаки на «мерседес» я не собирался, а вот компенсировать с их помощью издержки казарменного питания, напоминавшего помои, я полагал делом, от которого прямо зависит моя жизнь и здоровье.
Жулик Леня — солидный дядя лет пятидесяти с обрюзгшим лицом и невыразительными свиными глазками — определил наши отношения с ним с четкой и достоверной прямотой:
— Я — вор, ты — мент, — сказал Леня. — Каждый при своих понятиях, симпатиями у нас не пахнет… Так?
— Так.
— Вот. Но бизнес возможен. Страна у нас пьющая, люди испытывают неоправданные страдания на лагерной диете, а ты — способствуешь сохранению национальных традиций. Это труд. И мы оцениваем его высоко. Только не погори. Наши очерствелые сердца разорвутся от такой утраты партнера.
— Насчет погореть — пожелания те же самые, — отозвался я.
И уже через час под предлогом проточки тормозных барабанов своего грузовичка я заехал в жилую зону, сгрузив жулику Лене четыре ящика водки с сомнительной по своему правдоподобию маркировкой «Пшеничная».
За водку я щедро переплатил продавщице местного магазина, тут же заверившей меня, во-первых, в неограниченном отпуске мне товара в любое время суток, а во-вторых, в строжайшем соблюдении ею военной тайны по поводу личности оптового покупателя, берущего товар по цене, много превышающей розничную.
Леня, ожидавший от меня контрабанды в виде отдельных время от времени переносимых в зону резиновых грелок, наполненных перелитой в них из бутылок отравой, просто оторопел от столь масштабного моего подхода к нашему нелегальному сотрудничеству.
— Ну, ты и даешь пару, командир… — ошарашенно шептал он, вытаскивая пузырьки из-под продавленного водительского сидения. — Тут нам уже параграф по спекуляции корячится, тут шизо не отделаешься… И вот так внаглую, на машине… Хотя, наверное, именно так и надо, так оно и проходит… А то вчера один пидор поллитру себе в зад заныкал на рабочей зоне, а при шмоне все равно погорел…
— В зад? Поллитру?
— А чего? Они запросто…
— Нет, что-то в лице у него было такое… — сказал я. — Из— за чего контролер и усек.
— Ну, жопа, естественно, не грузовик! — охотно признал мою правоту Леонид.
За эту поездку я положил себе в карман гимнастерки сумму, на которую вполне мог купить легковой автомобиль отечественного производства, находящийся в начальной стадии зрелого технического состояния. То есть высокий риск контрабандной акции прямо пропорционально соответствовал ее оплате.
Подчиненные мне зеки день за днем неторопливо копали ямы под бетонные опоры, вбивали, стоя на дощатом помосте, арматуру в землю, неуклонно претворяя в жизнь проект реконструкции.
В июле наступила пора беспросветного зноя, гимнастерка мгновенно пропитывалась потом от малейшего физического усилия, сапоги казались раскаленными колодками, и в качестве рабочей формы одежды я выбрал пляжный, так сказать, вариант: пилотку, плавки, темные очки и купленные мной в промтоварной лавке резиновые шлепанцы-вьетнамки.
В этаком отвлеченном видике я то и дело заходил в жилую зону, где зеки установили открытый душ в виде сварной конструкции с водруженной на нее бочкой, что представляло собой немалое удобство в условиях безжалостной степной жары.
Администрация колонии, равно как и караул, регулярно снабжаемый мной рыбными деликатесами и винишком из того же поселкового магазина, со смешками воспринимали мои хождения на водные процедуры в вольном курортном облачении, однако враг в лице лейтенанта Басеева не дремал, и, подловив меня как-то при выходе с «вахты», старший по званию горец устроил мне дикий разнос, приказав обрести надлежащий уставной вид.
Приказу я не подчинился, Басеев побежал стучать на меня ротному, и вскоре тот сам явился на зону, придирчиво осмотрел мой пляжный наряд, коротко молвив:
— Непорядок, Подкопаев.
— Берегу форменную одежду, товарищ капитан, — ответил я. — Вон посмотрите на граждан осужденных…
Зеки, с появлением капитана значительно повысившие производительность труда, мощными ударами тяжеленной кувалды вгоняли в сухую почву очередной арматурный шест; Отец Святой, сто на коленях, выбрасывал руками со дна ямы летевший между его ног грунт, напоминая дворнягу, отрывающую захороненную ею в землю кость; колесный вор, пришедший на помощь лошади, волочил бетонный столб, страстно прижав его к впалой груди; в общем, все мои гаврики — потные, чумазые, пропыленные, старались как могли, имитируя ударный, бескомпромиссный труд, и капитан невольно смутился, сказав:
— Ладно. На формализме далеко не уедешь. А вот за работу, сержант, будем тебя поощрять. Первое поощрение такое: можешь лейтенанта Басеева послать… Но — интеллигентно, без хамства. Все ясно?
— Так точно.
— Не нравишься ты ему, Подкопаев…
— Обоюдно.
— Но ты смотри… — произнес капитан доверительно. — Это такой звереныш… В общем, не подставляйся. Максимальная бдительность, в общем… Тем более я, может, в госпиталь скоро лягу, язва замучила. А комбат склонен его временно ротным назначить.
Видимо, физиономия моя прокисла столь явно, что капитан, дружески тряхнув меня за плечо, добавил уже совершенно по— свойски:
— Не дрейфь. Я с ним проведу беседу. Скажу: если с инструктором будут конфликты, я тебя, Басеев… Короче, знаю, что сказать. Так что работай, сержант.
Однако, пусть и успокаивал меня кэп уверениями в светлом будущем и в моей служебной неприкосновенности, словами о госпитале настроение он мне подпортил изрядно. Я чувствовал, что вскоре останусь один на один вот так — в плавках, очках и в пилотке, — в клетке с агрессивной, жаждущей моей крови пантерой. Что, конечно же, не вдохновляло.
С другой стороны, разве мог я сравнить свое положение с мытарствами того же Олега?
По сути, у меня имелся единственный недруг, с остальными офицерами и солдатами отношения установились дружеские, и даже зловредный ефрейтор Харитонов никаких выпадов в мою сторону не предпринимал, хотя держался со мной с подчеркнутым отчуждением, не забывая обиду.
Олег же находился в иной среде, где любое проявление хотя бы малейшего расположения к нему, менту, несло в себе не просто осуждение окружающих, но и известную опасность: ага, мол, с легавым корешишься — значит, и сам того же поля ягода…
Даже в моей бригаде он не обладал никаким правом слова, и вся черная работа отводилась ему как нечто само собой разумеющееся. Не будь меня, он бы пахал за всех, не разгибаясь, но справедливость в распределении трудозатрат я контролировал жестко и никакого неравенства не допускал.
Труболет, посвященный в великую тайну моего криминального бизнеса, однажды, правда, попытался проявить некоторую фамилярность, недвусмысленно притязая на привилегии, но таковые поползновения я пресек моментально, сказав:
— За комиссионными — к Лене. Кстати, ты их получаешь исправно. Здесь же выдают только лопаты. А будешь косить на «блатного» — я тебе зрение выправлю вмиг.