А с паучьей сетью безликих многорядных американских дорог все обстояло совершенно иначе, и недаром в одной из телепрограмм, посвященной юмористическим розыгрышам, мистификаторы, поставив будку канадской таможни в теплом южном штате, скрытой камерой снимали обескураженных, однако явно поддавшихся на уловку водителей, которые, хлопая глазами, очумело рассматривали реющий над будкой флаг с кленовым листом…
Шпаргалка не подвела: я прибыл в искомую Новую Голландию, свернул у магазина хозтоваров на узенькую дорожку, вившуюся в частоколе деревянных столбов, чьи перекладины были утыканы фарфоровыми изоляторами, и углубился в заснеженные кукурузные поля, руля мимо серебристых силосных башен и ажурных мачт ветряных электростанций с вяло покачивающимися пропеллерами.
Меня посетило ощущение ирреальности всего со мной происходящего…
Перемещаясь загадочной волей случая, а может, провидения, через материки и часовые пояса, я, вчерашний сержант конвойных войск, ехал ныне, один-одинешенек, дорогами какой-то аграрной штатовской глухомани — неизвестно зачем и неизвестно к кому.
Я достал из-за пазухи свой замечательный телефончик и позвонил в Москву.
Откликнулась маман.
— Ну, привет, — сказал я, еще до конца не веря в то, что невидимая нить протянулась отсюда, из катящей по американскому проселку «беретты», с родимой квартиркой в далекой вечерней Москве и мой голос, в мгновение преодолев океанские и земные просторы, коснулся знакомых стен, дверей, мебели, корешков книг…
— Ты из Берлина? — утвердительно вопросила маман.
— Из штата Пенсильвания, — доложил я. — Из своей личной машины и по своему персональному телефону, представь… Номер пока, правда, дать тебе не могу… По ряду объективных причин.
— О Господи… — устало вздохнула она. — С тобой не соскучишься.
— Ошибаешься, — возразил я. — Была бы ты тут, рядом, соскучилась бы моментально. Вокруг меня обстановочка как раз довольно унылая. Имея в виду пейзаж. Еду вот сквозь нивы печальные, снегом покрытые… Ну и соответственно всякое былое перед глазами, думы… Сентиментальные воспоминания о дорогих лицах… Все, как в известном романсе, одним словом.
— Тебя тоже здесь помнят, — сообщила маман. — Прими поздравления: возбуждено уголовное дело по поводу твоего дезертирства.
— Так давно пора, — заметил я хладнокровно.
— Давно и возбуждено, — сказала маман. — Но сейчас оно передано в Москву, ко мне приходил следователь из военной прокуратуры…
— Привет ему от меня, — сказал я. — И передай, что дело тухлое и пора его закрывать. Ибо обвиняемый переходит, подлец, в буржуинское гражданство. Так что, спасибо тебе, мама, ты меня родила на свет в подходящем для этого месте, где выдавалась своеобразная страховка на будущее. Не хочешь, кстати, пройти мимо того самого роддома в Вашингтоне? В моей компании, а? Встретиться с прошлым? Забавно ведь…
— Ты чего, смеешься?
— Почему? Пришлю тебе вызов. Приедешь?
— Но тогда и отцу…
— Вы еще не разбежались?.. Или медовый месяц продолжается?
— Какой же ты циник…
— Ай-яй-яй! — подтвердил я. — Извините меня, божий одуванчик, цветок невинный райских кущ… Паспорта-то у вас на руках?
— Да…
— Тогда целую, ждите приглашение.
Я припарковал машину у большого кирпичного особняка, стоявшего на пригорке, обнесенном низкой железной оградой. За особняком расстилалось голое заснеженное поле.
Сверился со схемой. Так и есть. Именно в этом здании должен находиться некто Курт Рассел.
Входную дверь мне открыл худенький, невысокого роста старичок в очках.
— Вы — Генри? — спросил он, глядя на меня с явным подозрением.
— Райт, — уточнил я.
— Проходите.
Мы оказались в просторной гостиной, где пылал камин. У камина лежала, настороженно глядя на меня, большая черная овчарка.
— Ну ладно, познакомься с гостем, — произнес старичок, усаживаясь в кресло-качалку с резными подлокотниками, и пес, резво поднявшись, двинулся ко мне, обнюхал равнодушно мои брюки, вновь затем вернувшись на место.
— Меня зовут Курт, — проронил старичок, мерно покачиваясь в кресле. — Мне передали, что вы должны пройти обучение по программе А-3. Это очень простая, начальная программа. — Он, поджав губы, неодобрительно всмотрелся в мое лицо. Сказал не без ехидцы : — Значит, Генри.
— Генри Райт, к вашим услугам, — подтвердил я.
— С языком, вероятно, у вас все в порядке, — продолжил Курт, — но будьте тем не менее критичны к себе: вы — узнаваемый иностранец. Славянского, замечу, происхождения.
— Почему? — удивился я.
— Менталитет, отраженный в ваших глазах, весь облик, в который еще не въелась эта чертова Америка… Вы еще чужачок. Свеженький и явный. Как чернильная клякса на акварели. Эльза ! — внезапно крикнул он.
В гостиную вошла седовласая старушка с розовым кукольным личиком и ярко-голубыми детскими глазами.
— Эльза, будь добра, определи национальность этого молодого человека, — тоном въедливого экзаменатора произнес старичок.
— Он русский, — едва взглянув на меня, ответила старушка.
— Да? А зовут его между тем Генри, так что познакомьтесь…
— Я, кстати, говорю по-русски… — Она пожала мне руку, тепло улыбнувшись.
Я не нашел ничего лучшего, нежели чихнуть в ответ.
— C легким паром! — отозвалась Эльза, имея в виду, вероятно, «будьте здоровы».
Собака, зарычав на мой чих, приподнялась с места.
— Тихо, Кнайт, тихо… — успокоила пса старуха. — Вам нравится наша дворчанка? — обратилась она ко мне.
— Овчарка, — позволил я себе уточнение. — Или вы имеете в виду дворняжку? А может, помесь?
— Овчарка? — призадумалась Эльза. — Но овчарка… она такая порода… мышистого цвета… Нет?
— Какого цвета? — иронично прищурился я.
Старушка застеснялась.
— Ну… такой цвет… — со смущенной хитрецой молвила она. — Ну… Ну, у вас ведь тоже есть эти… — Лукаво заглянула мне в глаза. — Ну, маусы! Которые с хвостом…
— Эльза, принеси нам чай, — прервал нашу беседу Курт.
— Сейчас. — Она сокрушенно взмахнула руками. — Нет, я, кажется, уже стала забывать русский…
Дождавшись ее ухода, Курт продолжил:
— В принципе ваша национальность меня не волнует. Если вы — Генри, так тому и быть. Мне платят за ваше обучение, и единственное, что я от вас потребую, — прилежания. Вы умеете стрелять, молодой человек?
— Из пистолета, из «калашникова»… — пожал я плечами.
— По какой системе?
— То есть? — не понял я. — Стреляю, и все. Крюк веду плавно, не дергаю…