Он вынырнул на поверхность, изрыгая из легких морскую воду и жадно глотая воздух, но, едва успел наполнить грудь спасительным глотком кислорода, его снова накрыло с головой и потянуло вниз.
Он барахтался на вздымающих и кидающих его под себя гребнях, неуклюже разворачиваясь в сторону созвездий-маяков, устремляясь к ним судорожными рывками, и, казалось, минула бесконечность, когда в побледневшем рассветном небе увиделись далекие контуры гор, суша!
Потом его подхватила и швырнула очередная волна и, вынырнув, он неожиданно осознал, что его выбросило на мелководье, и он может не плыть, а идти. Что и сделал, заковыляв на подгибающихся ногах к берегу. Еще одна волна догнала его, повалила и попыталась утянуть назад, в море, но, преодолевая ее тягу, он пополз вперед, а потом снова поднялся, отчаянно спеша, ибо смутно сознавал, что, окажись следующая волна столь же сильной, как первая, он может погибнуть в мучительной близости от спасения.
Шатаясь на предательском, хватавшем его за пятки песке, он сделал шаг, затем еще один, а после настал тот блаженный миг, когда скользящая по голеням взвесь песка беспомощно опала, и он вышел к подточенной прибоем дюне.
Его оглохший слух различил принесенные ветром истошные вопли чаек и эхо остервенело бьющихся о берег валов. Прошедшая ночь всплыла в сознании лишь в смутных, беспорядочных образах и ощущениях: натиск усиливавшегося ветра, жуткие звуки вырвавшейся на волю стихии, резкий, непрерывный косой дождь, порой столь сильный, что трудно было дышать, и осознание того, что надежды спастись тщетны.
Преодолев рыхлый и сырой склон дюны, он сбросил с себя спасший его жилет и осмотрелся.
Вокруг бесконечно расстилался золотой песок, нанесенный сюда из Сахары подводными течениями.
Ровная его полоса, омываемая прозрачной бирюзой наполненной солнцем воды, переходила в громоздящиеся гряды иных дюн-сопок, а за ними серо высились бесконечные, однообразные холмы – бывшие вулканы.
Он вспомнил навигатора, называвшего этот остров, где им предстояла стоянка.
Как же лейтенант называл его? Фуэртевентура, вот как.
Военно-морская база располагалась на юге.
Но где он, юг? Согласно уже истаявшим звездным ориентирам, ему предстояло идти влево.
Впрочем, влево или вправо – без разницы. Найти бы хоть какую дорогу… Да и зачем ему эта база? Кто знает, как его встретят там? Русского, взявшегося неизвестно откуда…
Карабкаясь по склону дюны, он вспоминал разговоры офицеров. Из них следовало, что здесь, на юге острова, выпирающего из океанической суши, как узкая кость из куриного окорока, Гитлер решил создать военно-морской форпост Германии в Атлантике, ибо отсюда удобно контролировались пути, ведущие из Европы в Америку.
Хозяин Испании Франко, не желая портить отношения с горячим фюрером, подарил ему огрызок Фуэртевентуры, тут же отгороженный от остальной части острова, и вскоре на новой германской территории спешно начали отстраиваться казармы, причалы и бункеры. Обновлялись развалины, где некогда обитали средневековые конкистадоры, кому еще несколько столетий назад остров также служил перевалочной базой на долгом пути в покоряемую страну инков.
В полдень, оступившись на склоне, он упал и, закрыв тыльной стороной ладони глаза от упорного тропического солнца, рассмеялся, подумав, что конкистадорам приходилось хлебать дерьма куда меньше, нежели морякам цивилизованного века двадцатого. По крайней мере, подводники с удовольствием бы поменяли свои тесные вонючие отсеки на обдуваемые свежим морским ветром палубы романтических каравелл, это уж точно.
Преодолев очередную дюну, он с некоторым облегчением понял, что вроде бы обнаружил дорогу: узкая притоптанная полоса хрупкого щебня, петляя, уходила в горы – однотонно серые, из растрескавшегося вулканического камня.
Он двинулся по этой нечеткой, порою теряющейся на выступах голого базальта полосе, упрямо взбираясь ввысь, оставляя за спиной утреннюю синь успокоившегося океана, помиловавшего его этой ночью.
Отвесная безжалостная тоска обрывов, уходящих в пропасти, в сухие русла речушек, пыльные пальмы на их берегах, заброшенные пастушьи сарайчики без крыш, сложенные из грубых булыжников…
Да, крыши здесь, судя по всему, были без надобности – дождей на острове вряд ли выпадало более одного-двух в год.
Безжизненный, иссушенный камень выветрившихся скал вселял отчаяние, и внезапно его посетила мысль о том, что, может быть, он умер и находится сейчас в ином мире, вступив на путь неведомых скитаний, и мысль эта показалась не такой уж безумной, ибо расстилавшийся перед ним дикий пейзаж был явно неземным, не укладывающимся ни в какие представления о возможности его существования здесь, на планете Земля, и только усилием воли и логики он сумел подавить заполоняющую его сознание истерику.
Дорога вывела его на небольшую площадку с отвесно высившимся над головой уступом скалы.
Он повалился на бок, переводя дыхание. И замер, оцепенело-очарованный.
Словно с толчком крови в испуганно обмершее сердце, раскрылась вдруг истина всей невероятной прелести простиравшихся вокруг пологих склонов: вечного камня океанских глубин, некогда вздыбившегося из вод и простертого ныне под гулким и бесконечным небом – царствующим и торжествующим. Под небом, будто хранящим в себе тайну творения. Суши из воды.
Он никогда и нигде не видел такого неба. В нем словно сошлись космические стихии, наполнив его глубь древней, неподвластной человеческому рассудку сущностью.
Оглушенный тишиной и красотой, он всматривался в пологие вулканические склоны, сглаженные миллионами пронесшихся над ними лет, словно витавших в пространстве первобытной массы света и воздуха, чей ошеломляющий простор вновь поселил в нем ощущение посмертия, иного измерения, неведомого октанта вселенной…
И вдруг, словно бы из ниоткуда, на краю обрыва возник черный поджарый ворон. Сел неподалеку, ничуть не боясь человека, пристально и немигающе глядя на него.
Он снял легкую форменную куртку из суровой матросской нанки, обнаружив в ней ломоть подразмокшего походного хлеба, завернутого в фольгу. Протянул ладонь с влажным крошевом птице.
Спокойно и даже с достоинством приблизившись к нему, ворон принялся этот сухарь склевывать.
Так они и сидели.
Серые горы, перекатывающиеся под ветром комья пепельной травы аулаги, похожей на грязную вату, силуэты диких коз вдалеке и – небо, какого нигде нет на земле.
Он выжил.
Московская зима – это сволочь!
Ее темный, настырный диктат в последнее время я начал воспринимать, как домогательства нагло вторгнувшегося в мою жизнь рэкетира, способного вызвать лишь глухую и справедливую ненависть. Впрочем, российским гражданам не везет во всем: начиная от правителей, кончая климатом. Но если от каверз и происков власти можно как-то увернуться, то куда деться от этой всепроникающей гадины-зимы с ее грязным снегом, черной морозной жижей, летящей из-под колес замызганных автомобилей и взвесью заполняющей пространство; наконец, общим унылым фоном однообразных коробок-домов на голых пустырях под бесцветным, как бы несуществующим небом. За которым и при желании трудно угадать сияющие пространства космоса.