– В том-то и дело, – уныло подтвердил Генри.
– Стопорим дизель, берем спиннинги…
Дальнейшие действия мореходов отличались давно выработанной слаженностью и близким к телепатии единомыслием.
На третий заброс блесны Генри радостно вскричал, что подцепил меч-рыбу и заинтересованный его выкриком Алихан перегнулся через леера, вглядываясь в желтоватую струну лески, уходящую в легкую волну.
Одного толчка сильных рук Марлоу оказалось достаточно, чтобы зазевавшийся попутчик оказался в воде.
– Мне очень жаль, сэр! – помахал Генри рукой изумленно взиравшему на него Алихану, безуспешно скребшему пальцами по гладкому боку яхты, отворачивая, ложащейся в крутой бакштаг.
– Что скажем девочкам? – озабоченно спросил Марлоу.
– Что они проспали порт, в котором сошел пассажир, – пожал плечами, мягко и печально улыбнувшись, Генри.
Алихан провожал долгим, исполненным ненавистью взглядом отдаляющееся от него судно, еще не веря, что проклятые сопляки сумели так ловко провести его, сбросив за борт, как мешок с камбузными отходами.
Он непростительно и глупо расслабился, позволив себе пренебречь явственно отмеченной им тенью двуличия, время от времени мелькавшей на лице этого благостного англичанина, в ком тем не менее не ощущалось ни малейшей способности к откровенному и жесткому насилию.
Он ошибся. Парни наверняка покопались в его багаже, и решительная их отвага диктовалась самым обычным страхом.
Кому доверился! Отпрыскам лицемернейшей и коварной нации, недаром некогда властвовавшей над всем Востоком!
Скинув с ног кроссовки, он нащупал бумажник в заднем кармане шортов. Там были спасительные кредитки и документы. Спасительные, увы, для сухопутных передряг. Равно как утраченный чемодан с оружием и шпионскими причиндалами. Но да плевать на деньги и чемодан, лишь бы добраться до берега!
Подлые англичане все же оставили ему шанс. Сумеет ли он только проплыть отделяющие его от суши десять – двенадцать миль?
Весенняя средиземноморская вода была чувствительно холодна. Единственное, что утешало, – отсутствие в ней акул. Он был готов утонуть, но только не закончить свою жизнь в пастях прожорливых изворотливых тварей.
Перевернулся на спину, глядя в раскаленное марево дрожащего в вышине солнца.
Плавал он так себе, неважно. И теперь понимал, что отсутствие сноровки неумолимо уносит силы при каждом его дилетантском рывке к скрытому за горизонтом берегу.
С внезапным и острым отчаянием он осознал всю мизерность и случайность этого, в общем-то, пригрезившегося шанса остаться в живых. Не было никакого шанса, он обольщался.
И тут вспомнился разговор о Боге, затеянный пощаженным им пареньком, и открылась обнаженно и страшно истина возмездия, и подкатил стыд от той самодовольной и праздной чуши, что он нес с высоты своего невежества, преисполненный уверенной силы и неуязвимости.
Но ведь он же начал, превозмогая зло, становиться другим; он уже сделал робкий шажок, свернув с дороги смерти и вероломства; он же хотел преображения души и ее спасения…
И неужели Бог не отведет ему время?!
И, глядя в качающуюся над головой воздушную бездну, он вознес в нее путаную отчаянную молитву, наполненный не страхом физической смерти, а ужасом несвершенности покаяния на ясно открывшемся ему пути – зримом, но уже недоступном.
И вдруг увидел парус. И загадал уже спокойно и обреченно: если заметят, значит, услышан.
На нашу компанию снизошла отупелая безмятежность банкротов, исповедующих учение и практику стоиков.
Ни скулежа по поводу скаредной судьбы, не расколовшейся на милостивые подарки, ни воздыханий о напрасно потраченном времени и деньгах ни один из членов нашего экипажа себе не позволял. Напротив, мы полагали, что удачно минули рифы значительных неприятностей, возведенных разноликими и многочисленными врагами, отныне бесследно исчезнувшими.
Впрочем, в ресторан братьев Оселли, утративших к нам хищный материальный интерес, мы захаживали, получая существенные дружеские скидки при оплате счета.
Итальянцы выправили нам необходимые документы, коренным образом облегчившие своей безвизовой первоосновой существование в западном обществе.
Из плебса третьеразрядной страны с сомнительной репутацией – так, по крайней мере, расценивались большинством «золотого миллиарда» затесавшиеся в его сытые ряды бывшие советские граждане, – мы трансформировались в джентльменов, допущенных в элитарную прослойку того населения планеты, что каждодневно укрепляло иммиграционные заслоны для чужестранцев, несущих в себе агрессивный груз неблагополучия своих нищих и беспокойных отчизн.
Одинцов, несмотря на риск возобновления преследования, ожидал свою подзадержавшуюся в Петрограде Веру, планируя с ее приездом определиться в дальнейших жизненных перспективах. Василий катал на катере туристов и туристок, дифференцируя оплату за предоставляемые им услуги в форме наличных или же – если подворачивались подходящие экземпляры – натуры, а Вова усердно охмурял местную красавицу – голубоглазую блондинку, ведущую свою родословную от знаменитых канарских гуанчей.
Красавица относилась к Владимиру благосклонно, однако проявляла неслыханную и последовательную жестокость, не допуская к телу возбужденного кавалера, рассчитывавшего на легкий успех сексуального блицкрига.
В первый вечер знакомства, состоявшегося в ресторане итальянцев, я подвез парочку к дому аборигенки, получив от братца, напросившегося хлебнуть чайку, указание двигаться домой, куда сам он притопал в растрепанных чувствах через час и на мой вопрос – как, мол, успехи? – ответил обтекаемо:
– Ну… у нее своя голова на плечах…
– Ты с ней, надеюсь, без хамства?
– Не, интеллигентно предложил… В точном переводе: давай любить себя при помощи друг друга…
Осада крепости, невзирая на провал нахрапистого приступа, продолжилась, и в успешном ее финале я не сомневался, тем более что аборигенка, слабея под Вовиным напором, начала бормотать о своем глубоком уважении к священным узам брачного союза, получая положительную реакцию на такие намеки со стороны претендента на пользование ее великолепно сложенным телом.
С телами, необходимо заметить, Вове неизменно везло. Да и сам он, раздеваясь на пляже, своим мускулистым торсом и двухметровыми размерами по вертикали неизменно привлекал внимание женской массы, начинавшей при его появлении поерзывать на песочке или же заинтересованно высовываться из воды.
Я же, не находя себе достойного места в трудно благоденствующем курортном бизнесе, подумывал об отъезде в Америку: там все было знакомо, понятно и вероятность найти себя в многообразии заокеанского хаоса, весьма схожего с привычным российским, бесспорно, существовала.
Папаня решительно возжелал остаться на Фуэртевентуре – лучшему, по его мнению, месту на планете. Чистый сухой воздух, редчайшие пасмурные дни, океан, на который он мог любоваться часами, – всем этим он наслаждался восторженно и неустанно, не испытывая ни малейшей ностальгии.