Он чувствовал себя отвергнутым и преданным.
С 1997-го по 2002-й Сак работал в секретном мире ядерного оружия.
В 2002-м его отправили в Соединенное Королевство — затаиться и ждать.
Человек он был замкнутый, суровый, среднего возраста, что подтверждали обозначившиеся залысины, романтического в нем осталось мало, и соответствующие мысли посещали его редко. Утром с ним вышли на контакт. Он шел в школу, когда какой-то мужчина — ни лица, ни одежды, ни даже цвета кожи Сак не запомнил — толкнул его в плечо, а секундой позже в руке у него оказался сложенный листочек. Он обернулся, но увидел только тянущихся в школу учеников.
Саку приказывали отправиться в путь; далее следовали детали.
Он не пошел домой, а остался в библиотеке — один на один с историей о том, что с ним сделали.
* * *
Ветер с Персидского залива, гулявший над портом Дубай, раскачивал кабину крана, еще не достигшего высоты тридцатисемиэтажного Всемирного торгового центра, но уже приближавшегося к ней.
Глядя сверху вниз, человек с прозвищем Ворон видел огни бухты, правительственных офисов, яхт-клуба, пристаней и вдалеке, в море, стоящих на якоре контейнеровозов и танкеров.
Он сидел в узком пространстве за креслом крановщика. Вороном его прозвали из-за пронзительного, каркающего голоса. Голосовые связки Ворон повредил еще двадцать с лишним лет назад, когда его задело осколком снаряда, выпущенного советской 122-миллиметровой гаубицей. Тот период жизни остался тайной, а тем, кому потребовалось узнать происхождение шрамов, было сказано, что они остались после успешной операции на горле. На стройплощадках Дубая его знали как Ворона.
Обязанности Ворона заключались в том, чтобы обеспечивать эффективную работу разбросанных по всему побережью строительных бригад. Свое дело он знал хорошо, его услуги ценились, у него было немало знакомых среди архитекторов и подрядчиков. Потенциальные покупатели недвижимости восторгались им. Тот факт, что он сам, получив от крановщика сигнал о возникшем в тросах напряжении, отправился на вызов, невзирая на поздний час, служил, как говорили знавшие Ворона профессионалы, лишним доказательством его ответственности перед заказчиками.
Те, кто так говорил, ничего не знали.
Крановщик лишь накануне вернулся в Дубай после месячного отпуска, проведенного в родном Пешаваре, горном районе на границе с Пакистаном. Увидев Ворона, крановщик достал из потайного кармана аккуратно сложенный листок. Ворон поблагодарил рабочего и прочитал сообщение, бывшее ответом на его записку, посланную месяцем раньше с тем же самым курьером. В кабине, раскачиваемой ветром на высоте в двести пятьдесят футов над землей, не было ни «жучков», ни камер. Прочитав записку, Ворон разорвал ее на мельчайшие кусочки, которые отдал на волю стихии. Белые крошки разлетелись во все стороны, привлекая чаек.
Крановщик спросил, хороши ли новости.
— Не хуже, чем тросы твоего крана, — прокаркал Ворон.
Они рассмеялись, и два этих смеха — отрывистый, резкий и глубокий, горловой — смешались в один, прозвучавший в ночи над пустынным берегом, темными водами залива, яхтами и дхоу.
Ворон переступил через щель бездны, из кабины в корзину, и крановщик отправил его вниз.
Затем — такие люди не спят — он отправился на поиски своего хавалдара, жившего в собственном доме за рыбным рынком. Хавалдар подготовил для Ворона детали сделки, оформленной в Пешаваре, в лагере у подножия большой горы. Пройдя по запутанному маршруту в одну сторону, бумага и назад вернулась по тому же маршруту, в подкладке брюк крановщика. Хавалдар, к которому направлялся Ворон, поддерживал в финансовом мире связи с приверженцами исламской веры и мог гарантировать проведение операций с большими денежными суммами и иными средствами без использования каких-либо электронных средств, а значит, не оставляя следов.
Ворон выбрался из корзины сам. Ветер трепал волосы, но на губах играла улыбка.
— С тросами все в порядке, — сказал он подошедшему бригадиру. — Крановщик, как старая баба, испугался собственной тени. Причин для беспокойства нет.
* * *
Раз в две недели Люк Дэвис задерживался до глубокого вечера.
Девушка, дежурившая в ночную смену и сидевшая дальше по коридору, возилась с автоматом — брала то ли кофе, то ли шоколадку. За соседними столами давно уже никого не было, верхний свет приглушили. Люк знал, что девушку сменят в шесть часов утра, и немного завидовал ей — после его ухода она сможет в полной мере насладиться тишиной, покоем и одиночеством. Он убрал все лишнее со стола, положил последний файл в небольшой сейф на уровне колена, закрыл дверцу и набрал код.
Постороннему рабочее место Люка Дэвиса рассказало бы о нем немного. Несколько лет назад штат сотрудников Секретной службы был переброшен из старой башни Сенчури-хаус в желто-зеленое угловатое здание на набережной Альберта, у восточного входа на мост. Здание это служило своего рода памятником современной архитектуре, а потому многими осмеивалось и мало кому нравилось. Люк занимал сторону меньшинства и считал, что более подходящего дома для службы, принадлежать к которой он имел честь, просто не найти. Но одним только экстерьером дело не закончилось — внутри парад сдержанности продолжался. После консультаций с дорогостоящими специалистами и в целях создания рабочей атмосферы все стены и перегородки были освобождены от посторонней «ерунды»: картинок, календарей, фотографий, смешных распечаток и прочего. На перегородке у стола Люка, рядом с «мышкой» и клавиатурой, остались три фотографии: Люк в академической шапочке и мантии с аккуратно развернутым дипломом первой степени, удостоверяющим его успехи на отделении Восточной Европы и славянских языков; он же собственной персоной перед мостиком через речушку Миляска, на том самом месте, где Гаврила Принцип застрелил эрцгерцога, прославив Сараево и развязав Первую мировую войну, — единственная его заграничная командировка была как раз в Боснию и Герцеговину; улыбающаяся девушка в белой каске ООН и с немного надутыми, словно она посылает воздушный поцелуй, губами. Вокруг нее — пустыня, позади — хижины из сухих веток, рядом — мальчишка-африканец с проступающими под кожей ребрами. Люк называл ее своей девушкой, но сейчас она находилась то ли в Дарфуре, то ли в Афганистане, то ли в Ливане, и фотографии исполнилось по меньшей мере два года. В общем, три эти фотографии практически покрывали всю сознательную жизнь Люка Дэвиса. Он вышел из-за стола, подошел к шкафчикам у дальней стены и открыл свой.
Люк стоял спиной к двери и не слышал, как она открылась. Он стащил плащ, в котором пришел на работу, и взял с полки мотоциклетный шлем…
— Люк Дэвис? Вы ведь Люк Дэвис, да?
— Да, я. То есть я — это он. — У него был мягкий южно-йоркширский акцент, от которого он давно и безуспешно пытался отделаться. Акцент играл против него, степень играла за, и Люк считал, что в этом противостоянии вред, причиняемый акцентом, перевешивал пользу, приносимую степенью.