* * *
Он стоял у окна с зеркальным стеклом, по которому неутомимо стучал дождь.
— Я вот думаю, не наложат ли они в последний момент в штаны?
Виктор пожал плечами.
— Предложение исходило от них. Если бы они не рассказали, откуда бы я что-то узнал?
Ройвен состроил гримасу.
— Будем надеяться, что они все-таки приедут.
— У них свой интерес.
— Оба уже не молоды. Такое путешествие для них в новинку. Все незнакомое.
— Я сам за них отвечаю.
— Ты в них веришь?
— Да.
Окна его номера выходили на Дворец культуры, памятник сталинской эпохи. Ройвен облизал нижнюю губу.
— У нас все согласовано?
Виктор озадаченно посмотрел на него.
— Идти на попятную поздно. При всем уважении, шеф, отступать нельзя. Сделка есть сделка. Дело не только в нас и в тех двоих. Завязано много людей, и колесо уже закрутилось.
Ройвен изобразил улыбку и лишь тогда повернулся к Виктору.
— Ладно. Раз ты с ними договорился и раз уж ты в них уверен, так тому и быть. Сделаем все, как условились. Ты понимаешь, что я делаю это из-за прошлого?
— Да.
— Что нам известно об этих двоих?
— Мы знаем, что они выехали, и этого достаточно. — Виктор помолчал. — Хочу спросить тебя кое о чем.
Вайсберг выслушал. Вспомнил, что говорила бабушка. Вспомнил, как Иосиф Гольдман расхваливал своего телохранителя. Он даже принял предложенный совет. А потом схватил Виктора за руку, сжал ее сильными, как тиски, пальцами, и, понизив голос, сказал, что для Джонни Кэррика эта проверка станет последней.
* * *
Она распознала его сразу и вывела заключение: хорош. Во-первых, не пользовался этими дурацкими прозвищами, так что она не была для него Чарли, а он не был Дельтой. Объяснил легко, с улыбкой, так что она и сама усмехнулась.
Они остановились у двери. Он позвонил.
Обедая в кафе на Гарденбергерштрассе, Люк Дэвис смешно копировал Лоусона — делал заказ, не заглядывая в меню, выбирал вино с таким видом, будто никто, кроме него, в винах не разбирается. Впечатление испортил лишь английский акцент, с которым Люк изъяснялся на немецком. Сама Кэти сидела на том самом месте, где тридцать с лишним лет назад сидел сам Лоусон, и, глядя на Люка, думала, что с ним можно неплохо провести время, но не больше.
Он нажал на кнопку три раза. Три долгих звонка.
Потом они вернулись в тот же пансионат, из которого лишь недавно выписались, и Люк взял себе свою комнату, а ее записал в ту, что занимал Лоусон. Ближе к ночи они — по его настоянию — посидели в баре и немного выпили и поговорили. Она оттаяла и рассказала о своей работе. Оба впервые делились такого рода впечатлениями с посторонним, и Кэти решила, что это, наверно, из-за возраста. Поднявшись наверх, остановились у двери. Постояли, поулыбались друг другу. Потом он пожелал ей спокойной ночи, а она — того же ему. Ночь и впрямь оказалась спокойной. Кэти хорошо выспалась и открыла глаза только тогда, когда рядом хлопнула дверь. Единственное, о чем они не поговорили — потому что скучно и не смешно, — это о Ноябре. Сказать по правде, после того, как он сел в «ауди» и уехал, а Лоусон вдруг внес изменение в план, она как-то не вспоминала о Джонни Кэррике.
На звонок ответил голос — резкий, сухой, донесшийся из зарешеченного динамика.
И снова Люк показал себя с наилучшей стороны. Оказывается, он говорил не только на немецком, но и на русском. Причем, достаточно неплохо, чтобы не испугать старуху.
Он представился студентом, евреем. Кэти тоже была студенткой, но не еврейкой. Он изучает историю Холокоста, она — современную историю России. Фрау Вайсберг им порекомендовали как свидетельницу событий Второй мировой войны. Откуда у них адрес? Его дала им Эстер Гольдман, проживающая сейчас в Лондоне. Разве миссис Гольдман не предупредила? Жаль. Она говорила, что никто лучше не расскажет о страданиях и героической борьбе еврейского народа. За дверью послышался вздох. Звякнул ключ. Дверь открылась.
Когда они репетировали этот разговор, Кэти спросила:
— Откуда ты знаешь, что она пострадала во время войны?
— Женщина с ребенком в лесу. Фотография в кухне. Это партизаны. Ей не было еще и двадцати, а волосы уже седые. Понятно, что пострадала. Что еще?
— Она может позвонить Гольдману на мобильный. Проверить, приходил ли к ним кто-то.
— Звонить не станет — все звонки отслеживаются. Вопрос безопасности.
— Ладно, а если позвонит Эстер Гольдман?
— Тогда мы погорели. Но я практически уверен, что и в Лондон она звонить не станет.
Кэти состроила гримаску.
— Ладно, если что, отвечать тебе.
Лифт шел плавно и быстро.
— Не забудь старый прием с ванной. Тебе нужно увести ее. Главное — внуши, что ты безобидна.
Она и сама знала, что к чему, поскольку прошла соответствующую подготовку и закончила те же курсы, что и Джонни Кэррик. Опыт работы под прикрытием у нее уже был — внедрение в группу украинских и албанских проституток, работающих напротив станции Кингс-Кросс. Играя роль наживки, ей нужно было выявить сутенеров. Потом ее задействовали в еще трех операциях. Что делать, она знала, но против дополнительного инструктажа не возражала.
Чушь и бред. Вот что открывает двери.
Кэти умела улыбаться — мило, слегка наивно, трогательно, — и Люк Дэвис тоже был хорош. Их угостили чаем. Слабым и невкусным. Кэти улыбалась, Люк кивал, словно все, что говорилось, шло прямиком от Бога. Впрочем, задерживать их никто не собирался. Не прошло и пяти минут, как Анна Вайсберг заявила об этом ясно и недвусмысленно.
Кэти еще раньше заметила в поведении старухи признаки сильного волнения. Ответы ее становились все короче, пока не сократились до одного-единственного слова. Наконец хозяйка поднялась и направилась к двери. Тут Кэти и вступила. Нельзя ли воспользоваться туалетом? Пожалуйста. Прием срабатывал всегда. Ей показали. Она вошла. Не сразу отыскала выключатель. Прислушалась — шаркающие шаги удалились. Интересно, есть ли у нее какая-то другая одежда, кроме черной, или она постоянно носит траур? Кэти спустила воду и вышла в прихожую.
— Боюсь, миссис Гольдман ошиблась, направляя нас сюда, — сказал по-английски Люк. — Анна Вайсберг была в лагере и жила в лесу с партизанами. В лесу у нее родился ребенок. Ей не хочется об этом вспоминать. Говорит, нам лучше подождать ее внука.
— Скажи ей, Люк, что мы ей очень благодарны. Спасибо за чай и за то, что впустила нас в свой дом. Надеюсь, мы не очень ее потревожили.
Люк перевел.
Задерживаться еще они не могли. Кэти и так чувствовала себя неудобно. Хитрость помогает пробраться в чужой дом, но не поможет там остаться. Они вторглись в чужую жизнь, в чужое одиночество, ей показалось, что старуха уже жалеет, что впустила чужаков.