Вечером немецкие самолеты бомбили передний край. Затем переключились на более заманчивую цель — переправу. По реке снова несло глушеную рыбу, затем обломки понтонов. Только собирать судаков и варить уху желания не возникало. На поверхность теплой летней воды поднимались трупы красноармейцев. Они погибли два-три дня назад, во время прорыва немцев возле хутора Каменский.
Смерть издевалась над людьми. Одни согнулись в поясе, над водой виднелись спины и голые поясницы. Ремни рвались от распирающей плоти. Гимнастерки задирало и полоскало течением. Других медленно несло на спине мимо обрыва, с лицами, умытыми чистой донской водой. Некоторых тянули вниз тяжелые ботинки, они плыли стоя, руки колыхались на мелкой волне. Этих людей иногда принимали за живых. Бойцы подплывали к ним и сразу разворачивались к берегу.
— Все мертвые, — сообщил Черных, пытавшийся помочь бойцам, которые в помощи уже не нуждались. — За полчаса четырнадцать тел насчитал. Сколько же их утонуло?
Мы видели, как проплыл красноармеец, вцепившийся в доски понтонного настила. Потеряв силы, он много часов пролежал на плоту, пока обломки не уткнулись в отмель. Красноармейца сняли бойцы, купавшиеся на закате голышом, и отнесли в лес, где находилась санчасть.
Майор, организовавший атаку, в которой погибло так много людей, на позициях больше не появлялся. Говорили, комбат переругался с ним. Мы тоже считали, что майор предпринял атаку от большой дури. Командир роты Рогожин в ответ на наше бурчание неожиданно разозлился. Выпивший за помин души друга-политрука, кричал:
— Вы хотели до Волги драпать? Не получится!
Ефрейтор Борисюк пробормотал под нос что-то вроде того, мол, лучше Рогожину отдохнуть, а не шуметь без дела. Старший лейтенант распалился еще больше, а угомонить его было некому. Командиры остались совсем молодые. Вскоре он успокоился и пошел к себе.
— Переживает старший лейтенант, — посочувствовал я.
— Себя лучше пожалей, — огрызнулся Борисюк, который очень не любил, когда на него кричали.
В бою Рогожин расстрелял две пистолетные обоймы, его вытащил из пекла ординарец, оба чудом не получили ранения. В роте погибли пять человек, мы вытаскивали их ночью, относили к воде раненых. Неподалеку копошились немцы. Подбирать тела друг другу не мешали, предусмотрительно отходя в сторону. В темноте светлыми пятнами выделялись лица врагов. Никто не стрелял, все были слишком измотаны и подавлены.
Рогожин провел в роте перестановку. Наш третий взвод возглавил Шмаков, получивший звание «старшина». В его петлицах теснились теперь пять угольников, «пила», как их называли. Старший лейтенант, отозвав меня в сторону, объяснил:
— Ты, Василий, не обижайся. Воюешь неплохо, однако настоящего опыта не имеешь. Сам видишь, какая обстановка. Будешь при Шмакове помощником. И чтобы никаких обид, мы десантники, нам море по колено!
Конечно, я обиделся. Но продолжалось это недолго. Павел Кузьмич Шмаков сразу взял взвод в руки. Приказал всем побриться, заштопать обмундирование и группами по пять человек помыться в Дону. Не спрашивая ничьего разрешения, сходил к дороге, привел подводу и двух красноармейцев. На подводе лежал ящик патронов, забитый пылью пулемет Дегтярева и небольшой рулон портяночного полотна. Мы выбросили истлевшие портянки и с удовольствием обмотали ноги мягким хлопчатобумажным полотном.
Слой налипшей глинистой пыли покрывал пулемет, словно панцирем. Наверное, только потому с ним легко расстались и отдали Шмакову. Затвор не двигался, хотя я дергал изо всех сил. Его пришлось разбирать, обдать часть деталей кипятком и лишь затем протирать и смазывать. Таким образом во взводе появился еще один «дегтярев». Наладилась кормежка. Главная заслуга принадлежала комбату, но не дремал и новый взводный. Специально выделенные бойцы приносили свежие огурцы, яблоки, даже молоко. Во взводе прижился дядя Захар. Это означало, что фельдшер признал нового командира.
В один из первых августовских дней нам объявили приказ Верховного Главнокомандующего Сталина И. В. № 0227 от 28 июля 1942 года.
Самое большое впечатление производила непривычно-правдивая оценка ситуации. Говорилось, что в связи с захватом врагом огромной территории мы не имеем преимущества в ресурсах перед врагом и должны во что бы то ни стало остановить его.
Батальон выстроили на рассвете в балке, спускающейся к Дону. Это была уже совсем другая воинская часть. Сократилось количество людей, выгрузившихся месяц назад на станции Борисоглебск. Из трех командиров взводов нашей роты не уцелел ни один, рядом с Рогожиным стоял новый политрук. Вторую роту, недавно сокращенную, формировали снова. Она оказалась вдвое меньше, в строю стояли всего десятка два человек, да и наша рота, даже пополненная окруженцами, не насчитывала и полусотни бойцов. Нас не спрашивали, все ли понятно насчет приказа. Любая болтовня не по делу позволялась лишь политработникам высокого уровня. Комиссар батальона решил оставить за собой последнее слово.
— Товарищи командиры и бойцы. Я очень надеюсь, что все отчетливо представляют…
Комбат сморщился, как от кислого, выслушал еще несколько фраз и перебил комиссара:
— Все хорошо представляют, что такое современная война. Пользуясь случаем, проведем строевой смотр. Командиры взводов, два шага вперед, марш!
Начался смотр. Как ни странно, нужная вещь, даже в той обстановке. Комбат обходил одно подразделение за другим, громко задавал вопросы. Оказалось, что в батальоне довольно много автоматов, но патронов к ним не хватает. По неполному диску на ствол.
— Сдать часть автоматов в обоз, — приказал комбат. — За счет сданных стволов пополнить боезапас остальных.
Он осмотрел три взвода нашей роты. Первому взводному сделал замечание насчет рваной формы, небритых подбородков, раздолбанных сапог.
— Починим, — бодро отозвался лейтенант. — Не менять же их на ботинки с обмотками.
Комбат ничего не сказал в ответ, обронил несколько слов насчет укомплектованности второго взвода, затем подошел к нам. Старшина Шмаков стоял именно в ботинках с обмотками, и строевику-комбату это не понравилось. Он гордился своим батальоном и хотел, чтобы мы отличались от других частей.
— Временно исполняющий обязанности командира взвода старшина Шмаков, — представился Павел, едва не запутавшийся в названии своей должности.
Комбат оглядел нас. Видимо, ему понравился внешний вид бойцов, почищенное оружие.
— Временно… нет у нас времени. Товарищ Рогожин, если старшина Шмаков справляется со своими обязанностями, назначайте его командиром.
— У меня нет таких полномочий.
— Считай, ты их получил, Иван Терентьевич.
Затем снова обратился к Шмакову:
— Вы ведь воевали, товарищ старшина?
— Так точно. С января сорок второго года в 188-й стрелковой дивизии.
— Вам есть чему поучить молодых бойцов, не правда ли?
Павел Шмаков смутился, но сказал, что думал: