— Когда атакуем? — спрашивает Левченко.
— Когда Бакиев сигнал подаст. И еще, вон там уступы на обрыве имеются. Пушкарь, возьмешь «Дегтярева», все диски и карабкайся наверх. Голову не высовывай, а огонь откроешь после первого взрыва. Стреляй, не жалея патронов, лишь бы шума побольше.
Все приходит в движение. Подготовка идет лихорадочно и нервозно. Мы знаем, что большинство не выживет. Точнее — погибнет. От этого слова веет запахом холодной глины в братской могиле. Но другого выхода нет.
Помощи нам ждать не от кого. В лучшем случае поддержат с левого берега минометным огнем, который в быстротечной атаке ничего не решает. Суету прерывает взрыв. Внезапный, без шелеста и звука летящей мины. Просто взрыв, который обреченный человек не слышит. И сразу, вслед за ним, короткий крик Мы забыли про осторожность, готовясь к атаке. Кто-то из бойцов встал в рост, подтягивая потуже ремень. Он катается по снегу, зажимая ладонями лицо, и отбивается ногами от людей, которые пытаются ему помочь.
Бульба и двое добровольных помощников вжимают раненого в снег. Я его узнаю. Это один из окруженцев, мужик лет тридцати. Он прожил в оккупации полтора года, работал на мельнице или мукомольне и получил два месяца штрафной роты «за пособничество врагу». Боец бился, мычал, пытался встать.
— На бок! — крикнул мудрый Бульба. — Он сейчас кровью захлебнется. Вот так… так.
Лицо пригнули вниз, а старый фельдшер, уже достав плоскогубцы, разжимал рот. Одуревший от боли и страха боец хватнул его остатками зубов. Бульба с руганью выдернул пальцы.
— О, бля! Ему жисть спасаешь, а он руки калечит. Пантелеич, дай шомпол.
Я протянул Бульбе шомпол от пистолета ТТ. Санитар вдавил шомпол между челюстями, заставив раненого раскрыть рот. Из верхнего неба торчало острие осколка.
— Дергай, — торопил его Левченко.
— За хрен себя дерни, — огрызнулся Бульба. — Нельзя осколок трогать. Рана будет большая, кровью захлебнется в момент.
Запорожец кусками бинта промокнул раненому рот, сполоснул спиртом, хлебнул сам и втолковывал мычащему от боли парню:
— Кирюха, если жить хочешь, лежи лицом вниз. Осколок тебе рану закрыл, кровь почти не идет. Сплевывай потихоньку и терпи. В санбате вытащат и дыру заткнут. А у меня тампонов нет.
Быстро формировали группы и отделения. Шестьдесят человек разделить не хитро. Судьба 1-го взвода, которым командовал лейтенант Малышкин, была нам неизвестна. Он наступал за поворотом речки. С нашей позиции виднелись несколько засыпанных снегом тел на отмели левого берега. Там шла на рассвете особенно сильная стрельба. Петро Фалин, наступавший ближе к ним, предполагал, что им не дали даже перебраться через речку.
— Когда атака? — раздавались нетерпеливые голоса.
— Скоро там?
А у меня невольно билось в голове: «Как побежим, так и ляжем». Снег сыпал густо. Траншеи полка, которому мы пробивали путь на правый обрывистый берег, уже скрылись за белой завесой. Догадайтесь, ребята, поддержите нашу безнадежную атаку. А не догадаетесь, черт с вами! Завтра мимо наших тел сами пойдете этот чертов плацдарм брать.
Я приготовил свое оружие. Трофейный автомат МП-40, знакомый каждому. Его почему-то будут упорно называть «шмайссером». Хотя немецкий конструктор Хуго Шмайссер отношения к нему не имел. Его автомат с деревянным прикладом выпускали малыми сериями, и широкого распространения он не получил.
В запасе у меня три с половиной магазина к автомату, то есть сто с небольшим патронов. Хватит на четверть часа боя. А дольше он и не продлится. Потертый ТТ, выданный еще в Ростовском училище. Надежный друг! В госпитале я его в подштанники и под матрац прятал, чтобы не заменили при выписке. За поясом и в карманах штук пять гранат: «лимонки» и РГ-42.
В последний момент появилось пополнение. Трое ребят из взвода Фалина. Или отсидеться хотели, или никак не могли выбраться с обстреливаемого пятачка. Три активных штыка в нашем положении — неплохая подмога. Тем более обозленные от непрерывного напряжения, промокшие бойцы рвутся в бой с нетерпением. Ну, вот, теперь можно начинать. Двинулись!
Старший лейтенант Султан Бакиев успел бросить семь или восемь гранат. Они не долетели до вражеской траншеи — кидать из расщелины было несподручно. Но разжалованный старший лейтенант бросал гранаты умело, давая запалу отработать секунду, и лишь затем швырял их. РГ-42 взрывались в воздухе, раскидывая веер осколков, которые заставляли часть фрицев нырять за брустверы, а другую часть беспокойно оглядываться по сторонам.
Он не успел израсходовать весь запас, в него стреляли сразу несколько человек. Пуля попала старшему лейтенанту в лицо, он исчез в расщелине, подминая и спасая своим мертвым телом напарника, подававшего гранаты. Немцы тоже успели забросить в расщелину две-три «колотушки», которые изорвали старлея и ранили напарника.
Пушкарь, бывший командир артиллерийской батареи, а теперь рядовой пулеметчик, гнездясь на уступе, бил длинными очередями по брустверам траншей. Я слышал этот непрерывный треск и разрывы гранат, когда шестьдесят штрафников, оставшихся в живых, бежали вместе со мной вверх по откосу.
То, что две трети из нас добрались до траншеи, — спасибо Бакиеву и Пушкарю. Бежали без «ура» и выкриков, с каким-то утробным воем. Люди падали один за другим, но некоторые были лишь ранены и снова поднимались. Ненависть и желание вцепиться в глотку врагу гнали нас мимо окоченевших тел наших товарищей, погибших на рассвете.
Получилось так, что безысходность и отчаяние (это любят иногда громко называть героизмом) перевесили чашу весов. Немецкие пулеметчики стреляли до последнего. Успели изрешетить часть бежавших на них русских «Иванов».
Но все происходило слишком стремительно. Пули, пробивая одно тело, застревали в другом. А вперед вырывался уже следующий русский, в телогрейке, испачканной кровью или глиной. И тонкий, острый, как жало, штык легко пропарывал добротную серую куртку с многочисленными карманами, яркими петлицами, распластанным орлом над верхним карманом.
В этой красивой куртке, перепоясанной кожаным ремнем с вещей надписью «С нами Бог», было легко и удобно маршировать, бегать, ползать, но она не могла защитить от трехгранного штыка или выстрела в упор.
Второй пулеметчик, державший в руках металлическую ленту, успел только отшатнуться и сделать движение, чтобы перехватить рукоятку пулемета. Сержант Осин выпустил очередь ему в голову, и ослепительная вспышка была последним, что немец успел увидеть. Жилистый, легкий в движениях белорус Левченко стрелял частыми очередями. Пуля разодрала телогрейку, полоснула по телу, но он этого даже не почувствовал.
Уголовника Пикалова гнала, тащила толпа, сгрудившаяся в траншее возле пулемета. Он не мог выдернуть винтовку, за что-то зацепившуюся ремнем. Молодой, почти мальчишка, немецкий солдат, в белом маскировочном костюме и каске, тоже дергал свою винтовку, и ствол ее неумолимо приближался к груди Пикалова. Из-за спины, над самым ухом звонко грохнул выстрел, и немец застыл. Не дожидаясь продолжения, Пикалов проворно упал на покрытое досками дно траншеи.