Иванова в роте недолюбливали. Хотя он закончил в тридцать восьмом году полный курс пехотного училища, но не участвовал в финской войне, и теперь вот оставался в тылу, натаскивая новобранцев. Лейтенанту казалось, что его подозревают в трусости, хотя он подавал рапорта с просьбой направить на фронт.
Кроме того, имелись некоторые мелочи, которые казались нам смешными. Утром и вечером полк строили на поверку. Иванов — распространенная фамилия, среди командиров рот их было три. По старой армейской привычке иногда ротного выкликали «Иванов-второй». Ну и чего тут такого? Имелся «Иванов третий», командир роты связи. Тот воспринимал это спокойно.
Нашего Иванова задевало, что он «второй». Потому что «первый» был даже не кадровый военный, а призван из запаса и, конечно, не обладал такими глубокими военными знаниями, как наш Иванов. Кроме того, ротному по какой-то причине не присваивали звание «старший лейтенант», хотя большинство командиров рот были старшими лейтенантами, а некоторые капитанами. Может, у него срок не подошел? А может, допустил какую-то оплошность.
По этим причинам лейтенант бывал раздражителен, заставлял взводных гонять нас, чтобы добиться хороших показателей в учебе. Рота была нормальная, такая, как все. В чем-то обгоняла соседей, по некоторым дисциплинам отставала.
Не слишком хорошо шли дела с изучением уставов. Там многое приходилось просто зубрить наизусть. Особенно устав караульной службы, правила применения оружия, порядок приема и сдачи поста. Ведь много было сельских ребят с образованием 4–5 классов, которые старались, но безбожно путались в частоколе казенных фраз.
То же самое и с химзащитой. Зарин, заман, иприт… Как они действуют на человека, за сколько секунд надо одеть противогаз и что делать после окончания химической атаки. В каком порядке обеззараживать обувь, одежду и так далее. Капитан-химик был нудный и требовательный, жаловался на нас ротному, когда мы засыпали под его монотонный бубнеж.
По физподготовке наша рота, благодаря Хомченко, опережала многих. Он сбил костяк физически крепких ребят, куда вошел и я. Через месяц «крутили солнце» на турнике, освоили брусья, зловредного «коня», о который расшибали колени (и мошонку) немало слабых курсантов. Заняли второе место в полку по футболу и метанию учебных гранат.
Неплохо была поставлена боевая подготовка. Мы научились с завязанными глазами разбирать «трехлинейку», изучили автомат ППШ и пулемет Дегтярева. Но боевые стрельбы проводились только из «трехлинейки» два раза в месяц по три патрона. Автомат и пулемет мы знали только теоретически. Нормы из винтовки я выбивал на «хорошо» и «отлично», в дальнейшем это отразилось на моей военной судьбе.
Занятия делились на любимые и «обязаловку». Как и большинство солдат, мы терпеть не могли строевую подготовку. Тем более, большинство ребят первые два месяца ходили в гражданской одежде. Кое-кому заменили только обувь и совсем уж ветхие пальтишки. Зато в один из солнечных мартовских дней после бани выдали новое белье, гимнастерки, ботинки с обмотками, шаровары, пилотки со звездочками.
Пошла веселее и строевая подготовка. В военной форме мы чувствовали себя настоящими солдатами. Много занимались тактическими занятиями. Одно отделение занимало окопы, а два других наступали. Шли в атаку, оборонялись. Воевали хоть и с деревянными винтовками, но с большим азартом.
Пулеметы имитировали деревянными трещотками, а бойцов с трещотками именовали только «пулеметчиками». От этого случались нешуточные обиды (мальчишки ведь!), поэтому трещотки выдавали по очереди. На всю роту имелось штук восемь боевых винтовок и один учебный пулемет Дегтярева.
В апреле-мае ухудшилось питание. Возможно, это обычное явление, связанное с весенним периодом, но суп стал совсем жидким, а вечером вместо каши тоже наливали суп или постные щи, которые не давали сытости. Есть хотелось постоянно. Командиры объясняли урезанные пайки активизацией боевых действий на фронте. Продукты идут в первую очередь в боевые части.
К таким объяснениям мы относились с понятием, тем более 12 мая 1942 года началось мощное наступление на Харьков. Несколько дней Юрий Левитан своим неповторимым торжественным голосом передавал победные сводки и перечислял взятые города. Затем все затихло. Лишь спустя несколько недель до нас дошли слухи о трагической судьбе армий Юго-Западного фронта.
В конце мая, после очередных стрельб, меня перевели во вновь сформированную роту противотанковых ружей (ПТР). Я сразу обратил внимание, что сюда собрали наиболее крепких ребят, имеющих хорошие показатели по стрельбе.
Командир роты, старший лейтенант с орденом Красной Звезды (редкая вещь для сорок второго года!), разъяснил прибывшим, что мы теперь не просто пехота, а бронебойщики. Не каждому доверяют быть ударной силой в борьбе с танками, а нам доверили. Гордитесь!
Витя Манохин, мой приятель, в «особую роту» не попал. Стрелял он неважно, да и физически был не слишком силен. Зато мы снова оказались вместе со старшим сержантом Хомченко. Правда, он уже не был моим командиром, а числился обычным курсантом.
Противотанковое ружье системы Дегтярева показалось мне несуразной и неуклюжей штуковиной. Длиной два метра и семнадцать килограммов весом. Согласно техническим данным ружье пробивало на 300 метров броню толщиной 35 миллиметров, а на 100 метров — 40. В учебном классе висели таблицы с изображением немецких танков. Но таблицы были устаревшие. Ротный, воевавший под Смоленском, этого не скрывал. Рассказывал, что бои 1941 года, а особенно разгром под Москвой, заставил фрицев усиливать броню танков.
— Эти консервные банки, — показывал он на изображения легких машин Т-1 и Т-2, — вы вряд ли встретите. А вот на Т-3, по нашим данным, лобовую броню усилили в два раза… возможно, и больше.
Я быстро сравнил цифры со старой таблицей, получалось миллиметров сорок. А танк Т-4, один из самых многочисленных в немецких войсках, имел броню более 50 миллиметров.
Но командир роты был неплохим учителем. Он сумел убедить нас, что у танка достаточно уязвимых мест. Мы изучили подробно все слабые места немецких «панцеров». Борт, моторная часть, гусеницы — все это могло быть пробито и выйти из строя после точного попадания бронебойно-зажигательной пули.
Старший лейтенант постоянно напоминал о необходимости не торопиться и после нескольких выстрелов менять позицию. Наряду с теорией мы стали ходить на стрельбище. Ружья несли парами, на плече. Скажу, что это довольно неудобно. Шагать надо было точно в такт напарнику, иначе ружье сильно натирало плечи.
Первые боевые стрельбы запомнились сильной отдачей. Приклад, несмотря на мягкую подкладку, бил с такой силой, словно тебя колотят кулаком в плечо. Постепенно приспособились. Тем более, в бронебойщики брали ребят крепких.
Стреляли немного. В основном налегали на теорию, которая нам осточертела. Но вскоре патронов выделять стали больше. Однажды я выпустил штук пятнадцать патронов сразу. В металлические плиты, дзоты и даже в трофейный польский танк TP-10 с 20-миллиметровой броней. Наши танки никогда в качестве мишеней не использовались.