— Нет, мои дорогие, без аккомпанемента у вас ничего не выйдет, — успокаивала их мать. — Эх, сейчас бы рояль, я бы вам так подыграла! — вздыхала она.
—Ничего-ничего,—как-то загадочно улыбался Николай, — будет у вас и рояль, будет и арфа, будут и слушатели, не чета тем, что стоят у ворот, — кивал он на охрану.
— Ох, Ники, твоим бы устам да Боговы уши, — вздыхала бывшая императрица.
— А меня нога болит, — подавал голос Алексей. — Под коленом опять выросла опухоль.
— Ничего-ничего, — азартно потирал руки Николай, — скоро тебя будут лечить лучшие врачи Европы. Нисколько не сомневаюсь, что они тебя на ноги поставят.
Дочери бросались обнимать отца, жена просто сияла, а Николай, все так же таинственно улыбаясь, шел пилить дрова. А повод для радости действительно был: ему не раз намекали на возможный отъезд за границу, говорили, что по этому поводу ведутся переговоры с его родственниками — английским королем и немецким кайзером. Как позже выяснилось, переговоры и в самом деле были, но кузены отказались принять под свою опеку попавшего в беду собрата.
А вскоре грянул Октябрь! Большевики от идеи высылки царской семьи за границу туг же отказались, в то же время приняв совершенно нелогичное решение, телеграфировав начальнику охраны, что «у народа нет средств содержать царскую семью и советская власть может обеспечить бывшему царю только квартиру, отопление и солдатский паек». Но где? Тихий Тобольск комиссары посчитали неподходящим местом и решили перевезти Романовых в бурлящий революционными митингами Екатеринбург.
Так случилось, что об этом узнала группа монархически настроенных офицеров. Они составили план нападения на обоз, в котором будут перевозить царскую семью, но каким-то образом об этом узнали чекисты. И знаете, что они придумали: с первым обозом отправили Николая, его жену и дочь Татьяну, а всех остальных оставили в качестве заложников. При этом было заявлено, что если кто-то попытается отбить тех, кто поедет в первом обозе, то оставшихся в Тобольске расстреляют.
Проклиная всех и вся, нападение на обоз офицеры вынуждены были отменить. Так 17 апреля 1918 года Николай и вся его семья оказались в печально известном доме инженера Ипатьева, который с этого момента стал назваться Домом особого назначения. Тяготы переезда, дорожная тряска, невозможность выйти из саней и размять ноги так скверно подействовали на Алексея, что, добравшись до Екатеринбурга, он окончательно слег. Опухоль стала не просто большой, а огромной.
И тогда доктор Боткин, полагая, что среди представителей советской власти могут быть сердобольные люди, обратился к ним с письмом. Вот оно, предо мной, полное отчаяния, последнее в его жизни письмо этого мужественного и благородного человека.
«В областной исполнительный комитет, господину председателю.
Как врач, уже в течение десяти лет наблюдающий за здоровьем семьи Романовых вообще и Алексея Николаевича в частности, обращаюсь к Вам со следующей усерднейшей просьбой. Алексей Николаевич подвержен страданиям суставов под влиянием ушибов, совершенно неизбежных у мальчика его возраста, сопровождающихся выпотеванием в них жидкости и жесточайшими вследствие этого болями. День и ночь в таких случаях мальчик так невыразимо страдает, что никто из ближайших родных не в силах долго выдержать ухода за ним. Моих угасающих сил тоже не хватает.
Состоящий при больном Клим Нагорный, после нескольких бессонных и полных мучений ночей, буквально валится с ног. Иногда ему помогают учителя Алексея Николаевича г-н Гиббс и г-н Жильяр, который уже семь лет находится при нем неотлучно и к которому Алексей Николаевич очень привязался. Оба преподавателя являются для Алексея Николаевича совершенно незаменимыми, и я как врач должен признать, что они зачастую приносят более облегчения больному, чем медицинские средства, запас которых для таких случаев, к сожалению, крайне ограничен.
Ввиду всего изложенного, я решаюсь просить Вас усерднейшим ходатайством допустить гг. Жильяра и Гиббса к продолжению их самоотверженной службы при Алексее Романове. А ввиду того что мальчик как раз сейчас находится в одном из острейших приступов своих страданий, допустить их к нему завтра же».
Вы обратили внимание, как деликатно, без какого-либо намека на разглашение врачебной тайны, составлено это письмо. Ни о какой гемофилии нет и речи, все дело, оказывается, в ушибах и каком-то странном выпотевании никому не ведомой жидкости. В исполкоме письмо Боткина оставили без последствий: Жильяра и Гиббса в Дом особого назначения больше не пускали, а Боткина, прекрасно зная, что его ждет, не выпускали.
И хотя письмо Боткина осталось без последствий, кое-какие результаты оно все же дало: в доме Ипатьева совершенно неожиданно появился франтоватого вида господин, который представился членом Уральского совета Петром Войковым.
— Так как я являюсь комиссаром снабжений, мне поручено обеспечить вас всем необходимым, — обратился он к Николаю. — Если позволите, я хотел бы осмотреть продовольственную кладовку и заодно поинтересоваться, нет ли у вас жалоб, нареканий и пожеланий. Надеюсь, вы понимаете, что время сейчас непростое, народ голодает, но мы изыскали резервы и вашу кладовку наполнили всем необходимым.
— Спасибо, господин представитель Уральского совета, — ответил Николай. — Кормят нас вполне прилично, так что по этой части жалоб нет. И все же я не могу не просить вас объяснить причины отказа в моей просьбе о разрешении вместе с дочерью пилить дрова. В Тобольске я пилил кругляк вместе со своей дочерью Марией. Препятствий со стороны властей не было. Что случилось теперь, я позволю себе спросить?
— В Екатеринбурге другие условия, — ответил Войков. — Строгий режим, установленный для заключенных, не предусматривает выполнения ими работ ради личного удовольствия.
— Позвольте, но я не вижу оснований для отказа! Опасения властей напрасны. Я не собираюсь бежать из-под стражи.
— Это было бы невозможно! — твердо заявил Войков. — Здесь охрана из рабочих и крестьян.
В этот миг сзади подошла Александра Федоровна, взяла мужа под руку и, уводя его в другую комнату, бросила по-французски:
— Уйдем, Ники! Эти варвары ничего не понимают.
Варвар Войков прекрасно знал французский, поэтому так же по-французски поставил бывшую императрицу на место:
— Но-но, мадам! Попрошу без оскорблений.
— Ты, смотри, — шепнула она мужу, — нахватался где-то по-французски. Но произношение! — презрительно скривила она губы.
Да, с произношением у Петра Лазаревича Войкова были нелады, ведь из гимназии его «за увлечение политикой» вышвырнули, а когда бежал во Францию и поступил в тамошний в университет, из-за той же политики учился кое-как. Но это не помешало ему сделать головокружительную карьеру советского дипломата. Правда, ярлык убийцы, который к нему прилип, этой карьере серьезно мешал: на том основании, что он был членом Уральского совета, принявшего решении о расстреле царской семьи, агреман полпреда в Польше ему долго не выдавали. Спасли репутацию Войкова лишь личные поручительства наркома иностранных дел Чичерина, который уверял, что Войков к этому приговору никакого отношения не имел, так как в это время выполнял другое архиважное задание: участвовал в вывозе из осажденного Екатеринбурга золота, валюты и других ценностей.