— И он еще шутит, — вытирая слезы, помогала ему остановить кровь Мария Ильинична. — А ты, Володя, так ничего и не понял?
— Еще как понял! — рассердился Ильич. — Что ж тут удивительного, если во время революции начинают стрелять? Недовольных-то тьма-тьмущая. Все это в порядке вещей... А вы не очень пострадали? — обернулся он к Платтену. — Рука? Правая? Как же вы теперь, ведь левая-то у вас давно... Пардон, пардон, — смутился он, заметив недовольную гримасу Платтена. — Я бы пожал вашу руку, дорогой товарищ Платтен, но сперва ее надо показать врачу. И если бы я не был воинствующим атеистом, то непременно бы сказал, что это рука Бога — ведь я был на волосок от смерти. Раз Он вас послал в эту машину, значит, я еще нужен, значит, мы должны завершить великое дело преобразования не только России, но и всего мира.
Когда приехали в Смольный и начали осматривать машину, оказалось, что кузов продырявлен в нескольких местах, пули шли навылет и просто чудо, что пострадал лишь один Платтен.
Весть о покушении на Ленина мгновенно облетела город. Оставлять этот теракт без последствий никто не собирался. Но кто этим сложным делом займется? Только что созданная ВЧК? Но, во-первых, у Дзержинского еще нет толковых сотрудников, и, во-вторых, чекисты с утра до вечера и с вечера до утра гоняются за саботажниками, бандитами, спекулянтами и всякого рода контрреволюционерами. И тогда решили, что расследованием теракта займутся комиссары из 75-го кабинета Смольного.
История этого кабинета и размещавшегося в нем Комитета по борьбе с погромами настолько любопытна и настолько мало известна, что рассказать о ней следует особо. Дело в том, что сразу же после Октябрьского переворота, почувствовав силу и следуя большевистскому призыву «Грабь награбленное!», солдаты, рабочие и красногвардейцы ринулись громить не продовольственные склады, мануфактурные лавки и ювелирные магазины — на это им было наплевать, а винные подвалы. Пьяные погромы приобрели такие гигантские размеры, что в дело вынужден был вмешаться Ленин. Он быстренько набросал гневную статейку, и ее тут же напечатали, выделив жирным шрифтом ключевые слова: «Буржуазия идет на злейшие преступления, подкупая отбросы общества и опустившиеся элементы, спаивая их для целей погромов».
— Эго мы-то отбросы общества?! — возмутились петроградцы. — Как Зимний штурмовать, так мы сознательные революционеры, а как отобрать у буржуев то, что принадлежит народу, так мы опустившиеся элементы?!
Это что же получается, рабочему человеку уже и выпить нельзя? Нельзя по-христиански помянуть павших за правое дело товарищей?
— За что боролись? — ревела собравшаяся у Зимнего дворца толпа. — Бей их! Громи! В подвалах полно вина, коньяка и водки.
В окна полетели камни. Хлестнули выстрелы. Затрещали выбитые двери.
Пришлось вызывать матросов и того самого Антонова-Овсеенко, который накануне руководил штурмом Зимнего дворца и арестовывал Временное правительство. В тот же день он докладывал в Смольном:
— Мы пробовали замуровывать входы — не помогло. Обезумевшая толпа выламывала окна, высаживала двери и грабила царские запасы. Тогда мы вызвали пожарных, потребовав, чтобы они залили погреба водой. Те дико возмутились, не по-божески, мол, губить такое добро, и напились до положения риз.
И тоща Ленин предложил создать специальную комиссию по борьбе с винными погромами во главе с управляющим делами Совнаркома Владимиром Бонч-Бруевичем. Все проголосовали за, постановив, что для придания должного веса комиссию следует назвать Комитетом по борьбе с погромами и наделить чрезвычайными полномочиями. Местом его дислокации будет 75-й кабинет Смольного.
Буквально через день Бонч-Бруевич развернул такую активную деятельность, что погромщики прижали хвосты. Революционные «тройки» отлавливали зачинщиков, тут же их судили и бросали в печально известные Кресты. В Петрограде ввели осадное положение, а в газетах напечатали грозное объявление: «Попытки разгромов винных погребов, складов, лавок, магазинов, частных квартир и проч. и т.п. будут прекращаемы пулеметным огнем без всякого предупреждения».
Так что сила у комиссаров из 75-го кабинета была немалая и возможности практически неограниченные. Созвав своих подчиненных, Бонч-Бруевич приказал прочесать весь город и раскрытие преступления, связанного с покушением на Ленина, считать не только делом чести, но и партийным долгом. Город действительно прочесали, причем под мелкую гребенку, и вычесали немало всякой дряни, но выйти на след террористов так и не смогли.
Помог, как это часто бывает, случай. И какой случай! Дело в том, что террористы вынесли Владимиру Дмитриевичу смертный приговор и убить его должен был тот самый солдат Спиридонов, которого привлекли в свои ряды «партизаны» из «Охотничьей бригады». А Спиридонов, наслушавшись речей Бонч-Бруевича, вместо того, чтобы разрядить в него револьвер, пришел в 75-й кабинет и, как на духу, рассказал про «Охотничью бригаду» и указал адрес конспиративной квартиры.
О том, что было дальше, рассказал в своих воспоминаниях сам Бонч-Бруевич:
«В тот же вечер мы произвели аресты на квартире в Пере-купском переулке: устроили там засаду, и туда, как горох, посыпались люди, которых тут же доставляли в Смольный и чинили немедленный допрос. Через два дня мы добрались до фигур, стоявших ближе к центру заговора, и, наконец, арестовали трех офицеров, которые были непосредственными участниками покушения на Владимира Ильича.
По логике вещей, все главные виновники покушения, конечно, должны были быть немедленно расстреляны. Но в революционное время действительность и логика вещей делают огромные, совершенно неожиданные, казалось бы, ничем не предусмотренные зигзаги.
Когда следствие уже было закончено, вдруг пришла депеша из Пскова, что немцы двинулись в наступление. Псков был взят, немцы стали распространяться дальше, приближаясь к Петрограду. Все наши дела отпали в сторону. Мы принялись за мобилизацию вооруженного пролетариата для отпора немцам.
Как только было опубликовано воззвание “Социалистическое отечество в опасности”, из арестных комнат Смольного пришли письма покушавшихся на жизнь Владимира Ильича и просивших отправить их на фронт для авангардных боев с наседавшим противником.
Я доложил об этих письмах Владимиру Ильичу, и он в мгновенье ока сделал резолюцию: “Дело прекратить. Освободить. Послать на фронт”».
И что же дальше? Неужели несостоявшихся убийц Ленина комиссары отпустили на волю? Ведь их намерения не вызывали сомнений, и не убили они вождя лишь потому, что в машине оказался Платтен, который отвел в сторону голову Ильича и пулю принял на себя. Трудно в это поверить, но террористов отпустили: таким необъяснимым был «революционный зигзаг».
Сдержали ли слово чести господа офицеры, стали ли они, хотя бы из чувства благодарности за сохраненные жизни, борцами за рабочее дело и горячими сторонниками советской власти? Увы, но честь у них переродилась в выгоду, а благодарность в мстительность.
Капитан Зинкевич удрал в Сибирь и вступил в армию Колчака, где прославился неуемной жестокостью к попавшим в плен красноармейцам.