Спасибо, что вы прожили их вместе со мной.
Война до крайности обостряет все то, с чем каждый сталкивается и в «обычной» жизни: страх, отвагу, подлость, порядочность, великодушие и мелочность. «Вытаскивает» все самое светлое и самое смрадное, что есть в каждом из нас. Война — это концентрат жизни… точнее — концентрат смерти. Увидев смерть, начинаешь по-другому воспринимать жизнь… И именно потому, что на войне концентрация смерти столь неестественно высока для «нормальной» жизни, там и возникает некое особое состояние души. Оно не может не возникать, когда каждый день рядом с тобой гибнут люди и в любой момент можешь умереть ты. Смерть постоянно присутствует в «подразумеваемом» списке повседневных и насущных жизненных «альтернатив». Ты не можешь думать о ней постоянно (и не должен — иначе с ума сойдешь), но в какой-то момент ты привыкаешь, сживаешься с мыслью о том, что каждый день может стать последним.
Но, видимо, такова человеческая природа, что чем более реальна и осязаема возможность смерти, тем выше концентрация жизни. На войне, бывает, за день, а то и за час ты можешь прожить столько, сколько в мирной жизни и за год не проживешь. За считаные минуты узнаешь, понимаешь о себе столько, что, может, и не узнал бы, не понял бы и за всю жизнь…
Так что, может быть, совсем не случайно и совсем не только из-за «пенсии» считают на войне день за три. Это ведь он для выслуги — один за три, а для жизни — бывает и за 33…
Возможно, еще и поэтому после Афгана мы уже никогда не будем собою прежними. Более того, между нами и окружающими проляжет множество невидимых границ. Даже слова многие будем понимать по-разному. Для одних «афган» — прежде всего порода собак… А «зеленка» — это мазь от порезов и ссадин… А «чесать» — это спину… А «операция» — это про докторов… А «магазин» — это супермаркет… А «лифчик» — это белье… А «бурбухайка», «бача», «бакшиш» и «шурави» — тарабарщина… И им часто бывает не понять тех, кто в Афгане в набитом магазинами «лифчике» чесал «зеленку» во время армейской операции.
Как не всегда понятны они сами тем, кто «бача» говорит друг другу, «бурбухайка» — про машину, а «бакшиш» — про подарок… Тем, для кого мало что значащие для окружающих названия Кандагар, Файзабад, Баграм, Герат, Гардез — как пароль, как общий код, как степень кровного родства…
В свое время мне довелось побывать на традиционной бурятской свадьбе. Собралось множество народу с обеих сторон — большинство явно совершенно незнакомых. Поскольку главной моей задачей было внимательно наблюдать за происходящим, я сразу же заметил, что, здороваясь друг с другом, гости, помимо обычных приветствий, обменивались еще несколькими короткими репликами. Причем, судя по выражению лиц, уже не дежурными фразами, а какой-то содержательной информацией. Меня поразило, что довольно быстро в толпе еще недавно совершенно чужих друг другу людей возникло удивительное единение.
Причину этого я узнал только на следующий день, расспросив старшего нашей группы об увиденном. Оказалось, что, здороваясь, люди выясняли друг у друга, к какой фамилии (то есть к какому роду) они принадлежат и какую группу, ветвь внутри этого рода представляют. То есть никогда, возможно, не видевшие друг друга раньше люди, фактически чужие, моментально устанавливали некую степень близости, родства друг с другом. Чем ближе друг к другу были род говоривших или их ветви в рамках одного рода, тем большая душевная теплота возникала между ними.
Возможно, многие из них никогда больше и не увидят друг друга. Наверняка многие стоят на столь разных ступенях социальной лестницы, что пути их вряд ли снова пересекутся, но было нечто, что сразу же объединило их, соединило и обособило из среды присутствовавших на свадьбе русских. Даже если эти русские были чьими-то хорошими знакомыми и желанными гостями на этой свадьбе…
Спустя несколько лет я неожиданно вспомнил эту сцену на очередном Дне ВДВ. Сама по себе служба в десантных войсках уже предопределила некую степень близости собравшихся, многие из которых вряд ли бы когда-то пересеклись в иных обстоятельствах. Но после обычных по такому случаю приветствий и поздравлений парни обменивались еще несколькими своего рода «паролями». Фразами, мало что значащими для посторонних, но имевшими решающее значение для своих. «Кабул, полтинник», «Лошкаревка», «Гардез, 56-я»… Потом шло уже более детальное, хотя и такое же малопонятное непосвященным выяснение. «2-я рота, 84–86», «семерка, 82–84». И еще пять минут назад незнакомые люди испытывали друг к другу практически родственные чувства…
Я бы лукавил, сказав, что эта степень родства автоматически делает приятным общение со всеми в этот день и желанным в остальные. Но вспомните многолюдные семейные торжества, если вам приходилось на них бывать. Будьте честны — со всеми ли этими людьми вы обменялись бы даже улыбками, не то что стали бы разговаривать, не окажись они вашими двоюродными и троюродными братьями, дядьями и бабками?
Естественно, среди ваших друзей и коллег найдется немало людей, намного больше подходящих вам по духу для общения. Но это мифическое на первый взгляд понятие «родство» неким метафизическим образом объединяет вас именно с этими персонажами. И никуда вы не денетесь — то есть вы можете отвернуться, но будете при этом знать, что отвернулись от СВОЕГО…
Афганистан помимо нашего желания объединяет нас. Помимо таких разных, но при этом нередко и пересекавшихся дорог, каждый проделал свой собственный, ни на чей не похожий, «личный» путь через Афган и назад. «Свой» Афган есть у каждого. Свой опыт, свои воспоминания, свои дороги. У кого-то горы, у кого-то пустыни… У кого-то вид сверху, из кабины вертолета на квадратики полей и кишлаков. У кого-то — вперед с места «водилы» бэтээра на бетонку и воронки. А у кого-то — из-под набухших век на окровавленные обрубки и пропитанные кровью бинты…
Война не заканчивается, даже когда перестают свистеть пули и рваться мины. Нужно суметь вернуться с войны. К сожалению, я знаю таких, кто были лучшими там, но проиграли здесь. Проиграли «свою» войну… Многие остались там навсегда, а многие, как мне иногда кажется, так и не вернулись оттуда назад, хотя уже лет по 20 живут здесь… в мире.
Мне повезло. Повезло вернуться. Первый раз повезло тогда, 26 лет назад. Хотя теперь я понимаю, что в августе 86-го сюда вернулось лишь мое тело, слава богу, целое и почти невредимое…
А вернулся с войны я только теперь, когда написал все это. Когда задал-таки вопросы, которые не умел сформулировать тогда, и на часть из них дал ответы, которые боялся произнести много лет. Я рассказал о своей, отдельно взятой войне. Про «свой» Афган — тот, где навсегда остался наивный мальчик с иллюзиями, обычный советский «мальчиш»… Да, она была частью «большой», «внешней» войны, в которой участвовало множество людей. Но в каждом бою «своей» войны ты всегда один…
Никого не было во всей Вселенной, когда на третий месяц в Афгане, охреневший от настолько неожиданной здесь дедовщины, я чуть было не решил уйти от всего этого в никуда… Я был один на всем свете, стоя на Нарае над безумно кричащим от боли в несуществующей уже ноге Гришиным. И спустя год там же в жутком одиночестве встречал свой день рождения в день, ставший последним для 17 парней из первой роты, сидевшей на соседней горке. Я был бесконечно одинок, когда на Панджшере лежал под градом «духовских» пуль на открытом пятачке и нужно было подняться и пробежать эти гребаные 10 шагов… И перед десантированием на Кандагаре, когда ротный предупредил, что в зоне высадки нас, скорее всего, «ждут», я тоже сидел на пыльной земле в аэропорту один-одинешенек… А рядом со мной, каждый один на один с собой, сидели Пахом, Никулин, Серега, Белый, Толян, Леня, Кахрамон и другие. Все вместе и каждый наедине со своей головой… Мы были рядом, но «свою» войну каждый вел в одиночку. И кто знает, у кого сколько было этих больших и малых боев за два года… Я вернулся теперь с этой «своей» войны, описав ее как смог и что смог… Хотя, возможно, именно теперь, когда я написал-таки все это, я окончательно убедился, что с войны совсем вернуться нельзя. Что с войны не возвращаются…