— Петлюра и члены его правительства знали, что вы коммунист?
— Конечно, знали. Мало того, им было известно, что в то время я был видным деятелем швейцарской компартии.
— Чем объясняется столь большое доверие, оказанное вам Петлюрой? Петлюровцы ко всем коммунистам относились так, как к вам?
— Исключительно враждебное отношение петлюровцев к коммунистам всем известно, но лично ко мне Петлюра и его свита относились почему-то хорошо.
Платтен, конечно же, лукавил, отвечая на этот вопрос: виселицы или гайдамацкой пули он избежал только потому, что позарез нужен был Петлюре. Гетман знал, что Красная Армия готова совершить бросок на его последний оплот, и остановить наступление мог только Ленин. А кому по силам добраться до Ленина? Только тому, кого вождь мирового пролетариата считает не только близким другом, но и человеком, которому обязан жизнью, причем не в переносном, а в самом прямом смысле слова. Потому-то выбор Петлюры и пал на Платтена. Как вы понимаете, речь шла о судьбах стран и народов, а горе-следователю и в голову не могло прийти, что есть нечто такое, ради чего люди идут на смертельный риск. Вы только послушайте, какой саморазоблачающий вопрос задает ежовец.
— Петлюра обещал за выполнение этого поручения какое-то вознаграждение?
— Денежного вознаграждения он не предлагал, а обещал помочь добраться до Швейцарии, куда я должен был попасть по заданию Коминтерна.
— По приезде в Москву вы сообщили о тех переговорах, которые вели с вами Петлюра и Мазепа?
— В Москве я немедленно явился к Ленину, который на следующий день принял решение заключить договор о перемирии с Петлюрой. Я же с мандатом, подписанным Чичериным, вернулся в Каменец-Подольский для сообщения ответа советского правительства.
Это ли не поступок, заслуживающий глубочайшего уважения и поклонения потомков! Остановить кровопролитие, остановить взаимное уничтожение двух братских народов! Но следователь, вместо того чтобы захлопнуть папку, помчаться к руководству и сказать, что с этого человека надо сдувать пылинки, а не держать в тюрьме, продолжает занудно скрипеть пером.
— Обращался ли к вам Петлюра по другим вопросам?
— Да. Он просил меня помочь разобраться в сложившейся тяжелой обстановке.
— Кто еще, кроме вас, помогал Петлюре советами?
Знал бы следователь, какой будет обстановка через пятьдесят пять лет, ни за что не задал бы этого вопроса или, по крайней мере, выдрал бы лист с ответом Платтена. Готовьтесь, господа блюстители чистоты украинского националистического движения, свидетельство Платтена — это удар по вашим рядам.
— Общеизвестно, — говорит Платтен, — что военным министром при петлюровском правительстве являлся немец, его фамилия фон Стайбле.
— Вы были с ним знакомы?
— Конечно. Мы неоднократно беседовали по ряду вопросов создавшегося тогда положения.
Ну, и в конце этого протокола, если так можно выразиться, самый характерный вопрос того времени, без этого перла следственной теории и практики периода расцвета ежовщины лейтенант с Лубянки не был бы советским следователем.
— Какие шпионские задания получали вы от Петлюры?
Можно себе представить изумление Платтена, когда ему перевели этот вопрос, но он, скорее всего, понимающе усмехнулся и ответил чисто протокольно:
— Шпионских заданий от Петлюры я не получал и не выполнял.
А теперь — о двух самых главных поступках Платтена, тех самых, которые оказали существенное влияние на ход мировой истории. Итак, февраль 1917 года. В России совершилась революция, Николай II отрекся от престола, многие солдаты воткнули штыки в землю. Кайзер ликует: Россия вот-вот выйдет из войны, и тогда он все силы бросит на западный фронт. Париж снова станет немецким, и германский солдат еще раз пройдет под Триумфальной аркой!
Но в Петрограде заминка — большинство партий за продолжение войны до победного конца. И лишь одна, малюсенькая, слабосильная, лидер которой к тому же давным-давно в эмиграции, ратует за поражение России в этой бесконечной войне, за переход революции буржуазной в революцию социалистическую, за власть рабочих и крестьян. В германском генеральном штабе прекрасно понимали, что революция — это хаос, разруха, а то и гражданская война, значит, Россия ослабнет и ей будет не до сражений с немецкими дивизиями.
Как раз в это время большевики начали проявлять явную обеспокоенность тем, что события в России разворачиваются без них и портфели делят тоже без них. Именно в эти дни Ленин сделал историческое заявление: «Мы должны во что бы то ни стало ехать, хотя бы через ад!»
Что ж, ехать так ехать, Германии это выгодно. Посланник Германии в Берне фон Ромберг получает указание немедленно принять швейцарского социал-демократа Платтена, который по поручению Ленина выступает посредником между ним и германским правительством в вопросе организации доставки большевиков в Россию. Фон Ромберг принимает Платтена, и они составляют своеобразный договор об условиях переезда, состоящий из девяти пунктов: речь шла о багаже, документах, праве экстерриториальности и т. п. Узнав о роли Платтена, швейцарские социал-демократы подкинули ему письмо с угрозой, что он может потерять не только высокий пост в партии, но и голову.
Но Платтен был не из пугливых, к тому же он считал, что взялся за правое и благородное дело, что народ России ждет не дождется Ленина и его соратников. Сперва хотели ехать 500 эмигрантов, но потом многие испугались, и остался 31 человек. Платтен стал тридцать вторым.
9 апреля 1917 года с Цюрихского вокзала тронулся поезд, которому было суждено сыграть роковую роль, — одни его провожали с цветами, другие с угрозами и бранью. Кстати, разговоры о том, что вагон опломбирован, полнейшая чушь — это был самый обычный вагон, с той лишь разницей, что пассажиров попросили на станциях не выходить, и именно для контроля за этим в одном из купе находились офицеры сопровождения. Когда те пытались ходить по вагону и заглядывать в чужие купе, Платтен быстро поставил их на место: он провел мелом жирную черту около их купе и, холодно сверкая глазами, заявил: «Это не черта, а российско-германская граница. Вздумаете нарушить, будете иметь дело со мной!» Дисциплинированные немецкие офицеры понимающе кивнули и попыток нарушить границу больше не предпринимали.
А большевики, не обращая внимания на проклятья немецких рабочих, выходивших на станциях к вагону, веселились, куражились, пели песни. Когда поезд прибыл в порт, Ленин и его спутники на пароме «Королева Виктория» переправились в Швецию. В принципе миссия Платтена на этом заканчивалась, но он решил ехать дальше — ему очень хотелось попасть в Россию, и Ленин его желание разделял. Но в Россию Платтена не впустили, этому воспрепятствовали англичане, которые охраняли российско-шведскую границу.
Платтен вернулся домой, а Ленин двинулся в Россию. Что было дальше, хорошо известно: речь на броневике, апрельские тезисы, шалаш в Разливе и, наконец, Октябрь… А все — Платтен. Не организуй он этот переезд, все было бы иначе: Ленин по-прежнему жил бы в эмиграции, писал бы статьи, книги и воззвания, а Россия пошла бы другим путем. Каким? Этого не знает никто. К тому же никаких «если бы» история, как известно, не признает.