ВАШИНГТОН. Белый дом. 24 декабря 1944 г.
В Овальном кабинете президент Рузвельт и начальник его штаба адмирал Леги.
— Вы считаете, что своими силами нам не справиться? — продолжает давно идущую беседу Рузвельт.
— Этих сил просто нет. Точнее, их нет в Европе. А перебросить подкрепления отсюда нет никакой возможности: немецкий флот усилил свою активность в Атлантике… Да и на Тихом океане дел у нас предостаточно.
— Не хочется, видит Бог, как мне не хочется просить об услуге Сталина, — вздыхает Рузвельт. — Ведь по этому счету придется платить. Один Всевышний знает, о чем в ответ попросит Сталин — и я не смогу отказать! У нас очень сложная переписка по польскому вопросу, немало проблем, связанных с Югославией. А Балканы!
Рузвельт подъехал в своем кресле-каталке к окну… Он невидяще смотрел на зеленую лужайку и думал. Очень напряженно думал. Наконец, президент принял решение!
— Эту ношу мы взвалим на два плеча — мое и Черчилля. В чем-то уступлю я, в чем-то не уступит он… Перехитрить мы нашего дорогого дядюшку Джо не перехитрим, но затянуть игру, а то и направить в нужное нам русло сможем. Решено, обратимся к Сталину. Пишите, — вызвал он секретаря. — Минутку… Дайте подумать… Начнем, пожалуй, с вопроса, не имеющего отношения к делу, тем более, речь об этом уже как-то шла.
«Лично и секретно для Маршала Сталина от Президента Рузвельта.
Для того, чтобы все мы могли получить информацию, важную для подготовки наших усилий, я хочу дать указание генералу Эйзенхауэру направить вполне компетентного офицера из его штаба в Москву для обсуждения с Вами положения дел у Эйзенхауэра на Западном фронте и вопроса о взаимодействии с Восточным фронтом.
Положение дел в Бельгии неплохое, но мы вступаем в такой период, когда нужно поговорить о следующей фазе».
Если бы Рузвельт поставил точку именно в этом месте! Но его нервы не выдержали, и он продиктовал еще две строчки — строчки, из которых сразу стало ясно, какая паника царила не только в Арденнах, но и в Белом доме.
— «Просьба дать скорый ответ на это предложение ввиду крайней срочности дела», — закончил Рузвельт.
МОСКВА. Кремль. Кабинет И. В. Сталина. 24 декабря 1944 г.
— Два послания в один день, — удивленно говорит Сталин, расхаживая по кабинету. — И оба на одну тему. Черчилль тоже пишет, что не считает положение на Западе плохим, но тут же заявляет, что Эйзенхауэр не может решить своей задачи, не зная наших планов. Спрашивается, почему?… Разве для того, чтобы остановить немцев, надо знать, что задумали мы? Товарищ Антонов, — обращается он к начальнику Генштаба, — вы интересовались задумками союзников, когда планировали операцию «Кутузов» или операцию «Багратион»?
— Никак нет, — привстал начальник Генштаба. — Когда мы громили немцев под Курском и Орлом, второго фронта еще не было. А когда начали битву за освобождение Белоруссии, союзники только-только высадились.
— Вот видите, — многозначительно поднял трубку Сталин. — Может, и нехорошо поступили, что дали немцам пинка, не посоветовавшись с союзниками, но пинка дали.
Сталин раскурил погасшую было трубку и продолжал.
— Все это — дипломатические хитрости, они видны невооруженным глазом. Дело ясное: союзникам приходится туго. А почему им приходится туго? Прежде всего потому, что потеряли бдительность — немцы собрали у них под боком мощнейший кулак, а они это проспали. Могут немцы сбросить их в Ла-Манш? — остановился он около Антонова.
— Если так пойдет и дальше, то могут. Удалось же это в сороковом, а ведь англичане были не так уж и слабы.
— Мы этого допустить не можем! — жестко сказал Сталин. — Помочь англо-американским войскам — наш долг. И союзнический, и человеческий! Да и с точки зрения политической не так уж плохо иметь в должниках Рузвельта и Черчилля, — усмехнулся он в усы. — Как дела на Висле? Когда можем начать наступление? Сколько немецких дивизий можем оттянуть на себя с Западного фронта? — снова остановился он около Антонова.
— В соответствии с директивой, мы планировали начать двадцатого января. Войска измотаны. Надо подтянуть резервы, подвезти боеприпасы… Да и погода не для наступления — аэродромы раскисли, полнейшее бездорожье, туманы, снегопады.
— Все это лирика! Туманы, снегопады… Будто их не было раньше?! В какие морозы громили врага под Москвой! А под Корсунь-Шевченковским! Вот вам новый срок, товарищ Антонов: начнем… двенадцатого, — заглянул он в календарь. — На восемь дней раньше запланированного. Но удар должен быть серьезным! Таким серьезным, чтобы союзникам сразу стало легче.
США. Госдепартамент. Кабинет Стеттиниуса. 25 декабря 1944 г.
— Сводки с фронта все тревожнее, — обращается он к собравшимся за столом. — Наши войска катятся назад. Правда, удалось вызволить из окружения 101-ю дивизию, но это отнюдь не стратегический успех. Потери чудовищны. В войсках паника. Остановить немцев нет никакой возможности. Поэтому вся надежда на русских. Да-да! — повысил он голос. — Спасти нас может только хорошее наступление на Восточном фронте. Президент уже обратился с такой просьбой к Сталину. Как он отреагирует на эту просьбу, одному Богу ведомо. Но если он не согласится, если найдет хоть какой-то повод оттянуть удар, нас сбросят в Ла-Манш! Надеюсь, не нужно объяснять, что на этом этапе мы должны быть максимально предупредительны, и во всем, я подчеркиваю, во всем проявлять добрую волю. Генерал Брайэн, как продвигается затея с вашей… взяткой? Этот козырь сейчас очень бы пригодился.
— Все идет по плану, — поднялся Брайэн. — Утечка информации организована, пленные митингуют, усиленно изучают немецкий…
— Иначе говоря, делают все возможное, чтобы сойти за немцев и остаться в Штатах? А есть среди них заведомые преступники, разумеется, с точки зрения советских законов?
— Да, сэр, есть. И немало. Я говорю о тех, кто взял в руки немецкое оружие.
— Или лопату. То есть работал на немцев.
— Этих еще больше. Они были вынуждены. Иначе — смерть.
— В этом пусть разбираются русские. Итак, к концу месяца должна быть готова первая партия. Отправим их из Сан-Франциско. Сегодня же дам шифровку, чтобы русские прислали свой пароход — наш могут встретить японцы. Думаю, что тысяч десять пароход примет… А теперь самое главное. Не для записи. И не для разглашения. Сталин хочет получить тех, кто не прочь остаться в Штатах. Так вот, эти люди должны быть в Сан-Франциско. Как вы их доставите, не мое дело. Помните об Арденнах! — жестко закончил он.
США. Лагерь Руперт. 26 декабря 1944 г.
На открытых площадках, в бараках и палатках возбужденные группы пленных. Из динамиков несется то «Катюша», то «Утомленное солнце», то старинные романсы.
— Да немец я, немец, — убеждает американского офицера знакомый нам морячок. — Сука буду, немец! — сверкнул он золотой коронкой. — Только батя это скрывал. Боялся, что загребут. Потому и шпрехать меня не учил.