— Очень хорошо. В пути надо выявить всех предателей и пособников. Таков приказ Москвы! Список передадите подполковнику Гурееву: в Одессе он поднимется на борт корабля. Вопросы есть?
— Никак нет.
— Счастливого пути, — пожал ему руку Ратов.
А непрерывная цепочка пленных все поднималась и поднималась на борт судна. И вдруг у самого трапа произошла заминка. Стоящий рядом с матерью светлоглазый мальчик протянул одному из пленных кулек с едой и большую фаянсовую чашку.
Пленный остановился. Взял чашку. Его затравленные глаза обрели смысл. Он благодарно улыбнулся и погладил мальчика по голове. Сзади напирали, подталкивали, а он стоял как вкопанный.
— И все-таки я вам не достамся! — торжествующе крикнул пленный. — Прощай, Катюша-а!
Одна из поднимающихся по трапу женщин резко обернулась.
— Мишенька-а, не делай этого! — все поняла она. — Я тебя люблю, Миша-а!
А Михаил пригнулся, коротким ударом разбил об асфальт чашку и осколком полоснул себя по горлу. Кровь так и брызнула! На трапе раздался звериный вопль, и женщина рухнула без сознания. Она чуть не упала в воду, но подруги подхватили ее под руки и волоком подняли на палубу.
Дико закричали стоящие у трапа англичанки. Залитый кровью и до смерти напуганный мальчик бился в руках матери. Грозно гудела колонна пленных, споткнувшаяся о лежащего в луже крови Михаила.
— В больницу! Немедленно! — пробился к трапу Юматов.
— Ни в коем случае! — продирался с другой стороны Мирошниченко. — На борт! Он в списках!
— Но он умрет! Истечет кровью.
— На судне должен быть врач.
— Мартин! — взмахнул рукой Юматов. — Хирург на борту есть?
— Есть, — ответил с палубы Мартин. — Но я не уверен, сможет ли он зашить горло.
— Я тоже… В больницу, этого человека надо немедленно в больницу! — кричал Юматов подошедшему Ратову.
— Никаких больниц, — холодно процедил генерал. — Сможете? — спросил он у спустившегося по трапу судового врача.
— Я постараюсь, — осматривая Михаила, ответил тот. — Сонная артерия, к счастью, не задета. Думаю, что у меня получится! — проснулся в нем профессионал.
— Тогда наверх! И побыстрее! — приказал Юматов подбежавшим санитарам.
Михаила уложили на носилки и потащили по трапу.
— Не задерживайтесь, не задерживайтесь, — подгонял Мирошниченко затоптавшихся у трапа пленных.
Но уплотнившаяся толпа лишь грозно гудела. Чтобы преодолеть барьер дымящейся крови, надо было сделать два шага по красной луже, всего два шага, но никто, ни один человек не посмел занести ногу над кровью Михаила.
— Мы не пойдем! — неслось из толпы.
— В Союзе нас ждет смерть!
— Пусть лучше расстреляют англичане!
— Да вы что, с ума сошли?! — орал на них Ратов. — Кому вы нужны? Какая смерть? Вас же везут не в немецкий концлагерь, а домой, на Родину!
— Знаем мы эту Родину!
— Все пойдем за Мишкой! Не зарежемся, так удавимся!
Пока пленные шумели, Ратов разыскал бледного как смерть Файербрэйса.
— Дайте солдат! Или полицейских! — требовал Ратов. — По два на каждого. Буйных там человек сорок. Вы меня поняли: по два на каждого!
— Боже мой, какой ужас! — вытирал холодный пот Файербрэйс. — Какой позор! Завтра это будет во всех газетах. А мальчик?! Бедный ребенок, он же этой крови до конца дней не забудет!
— Да кончайте вы! — грубо перебил его Ратов. — Нечего распускать нюни. Крови, что ли, не видели?! Дайте полицейских. Загоним на борт этих мерзавцев — толпа тут же разойдется. А шум как-нибудь замнем. Сделаем заявление для печати, скажем, что это военные преступники или что-нибудь в этом роде.
Файербрэйс невидяще взглянул на Ратова и обреченно махнул рукой.
— Берите, кого хотите. Берите солдат, берите полицейских, только быстрее заканчивайте… кровавую оргию. В конце концов, это ваши люди.
Ратов кликнул Мирошниченко, тот — кого-то еще, и вот уже дюжие полицейские, заломив пленным руки, волокут их по трапу. Сопротивляться не было сил. Безвольно опустив головы, люди позволили втащить себя на палубу. Расторопные матросы загнали их в каюты — и корабль отдал швартовы.
Стоящие на пристани англичане еще долго видели в иллюминаторах помеченные знаком смерти русские лица.
А на больничной койке лежал распятый Михаил. Бинты на горле густо пропитаны кровью. Он уже не раз срывал повязку, и чтобы не сделал этого снова, его руки привязали к трубам.
Летят листки календаря, меняются проплывающие мимо судна пейзажи. Скалистые берега Англии сменяют пляжи Франции, холмистые склоны Португалии — величественный Гибралтар, а на «Гордости империи» идет своя жизнь. В туберкулезном отделении время от времени закрывают чьи-то глаза и труп выносят в корабельный морг. Здоровые — режутся в карты, стучат костяшками домино, лениво слоняются по верхней палубе.
Но больше всех суетится невысокий, остролицый человек с пуговично-застывшими глазами. Это и есть глава всех осведомителей бывший майор Поляченко. Он успевает побывать и в больничных палатах, и у картежников, и у доминошников. Поляченко вступает в беседы, ругает англичан, сомневается в правдивости советской прессы, выспрашивает, кто где служил, как попал в плен, в каком был лагере, как оказался у англичан… А поздним вечером раздается условный стук в дверь Мирошниченко, тот впускает осведомителя, наливает стакан водки, Поляченко залпом выпивает и достает какие-то бумажки.
— Сотрудничали, — передает он очередной список. — Эти добровольно сдались в плен. А эти были полицаями. Дальше — «власовцы» и специалисты, работавшие на оборонных заводах.
— Молодец, майор, — хвалит его Мирошниченко. — У нас уже более трехсот выявленных врагов народа. Думаю, что органы оценят ваше усердие.
— Я надеюсь, — опускает он заискивающе-наглые глаза. — Я всей душой. Это мой долг.
— Конечно, конечно, — отпускает его полковник. — Продолжайте в том же духе. Я доложу.
Тем временем «Гордость империи» прошла Дарданеллы, Босфор — и вот показалась Одесса.
Как только пароход пришвартовался, на борт поднялся коренастый офицер с раскосыми глазами.
— Подполковник Гуреев, — представился он Мирошниченко.
— Прошу в каюту, — пригласил тот.
— С прибытием, — поздравил его Гуреев.
— Спасибо, — кивнул Мирошниченко и протянул ему кипу списков. — Для вас.
— Хорошо поработали, — ухмыльнулся Гуреев. — Кто постарался?
— Некто Поляченко. Уверяет, что был начальником штаба полка.
— Вот как? И немцы его пощадили?! Или он был им полезен?
— Думаю, что возможен любой из этих вариантов.