– Странно, однако, что папенька еще не призвал нас всех к порядку, – съехидничала я.
Неожиданно Филя широко улыбнулся:
– А он на ночь снотворное пьет, из пушек пали – не разбудишь!
Лерка утерла глаза и, кокетливо улыбнувшись, спросила:
– Так, значит, это из-за вас меня на кухне спать положат?
– Почему? – оторопел не слишком понятливый Филя.
– Потому что вы расположились в комнате, – растолковала ему Лерка, – устроились с комфортом, хотя, честно говоря, лучшие условия должны быть предоставлены мне, женщине с больным сердцем, а не вам, мужчине, вполне здоровому с виду!
Она окинула Филю оценивающим взглядом и добавила:
– Даже излишне здоровому!
Несчастный ветеринар стал похож на спелый гранат.
– Вы правы, я с удовольствием уступлю вам место, а сам перейду на кухню. Собственно говоря, мне все равно, где спать, хоть в туалете.
– Ты там не поместишься, – рявкнула я, – даже если обернешься вокруг унитаза. Сейчас уже поздно, завтра все решим, ничего, с Лерки не убудет – один денек возле плиты перекантоваться!
Глаза Парфеновой начали медленно наливаться слезами.
– Только не плачьте! – окончательно перепугался Филя, и началось великое переселение народов.
Сначала мы раскрыли раскладушку и минут пятнадцать выясняли, где ее лучше установить: у одной стены или у другой. На мой взгляд, проблема не стоила выеденного яйца, но Лерка, Томуська и Филя сделали из незначительного действия целую проблему и с пеной у рта спорили, не собираясь уступать друг другу.
– От балкона дует, ты простудишься, – вещала Тома, всегда желающая помочь другим, – тебя прострел хватит.
– Лучше здесь, около входа, – гнул свое Филя, – люблю спать у двери.
– Ни за что, – с жаром воскликнула Лерка, – а если кто захочет ночью водички попить? Как через тебя лезть?
– Хватит, – сказала я. – Филя не собирается провести на кухне остаток жизни, речь идет о нескольких часах!
Потом Томуля перестилала белье, а Парфенова, страдальчески морщась, ныла:
– Нет ли еще матрасика? Бросьте на диван, а то утром всю спину заломит!
Чертыхаясь сквозь зубы, я достала для нашей принцессы на горошине матрас с антресолей и ушла к себе. Ни Олега, ни Семена не было дома, хотя стрелки часов подбирались к двум ночи. Хорошо, что мы с Томуськой патологически не ревнивы…
Наплевав на чистку зубов и умывание, я вытянулась на кровати, закрыла глаза и, чувствуя, как гудят ноги, начала медленно проваливаться в зыбучий песок сна.
Бум! – донеслось из-за двери. Пол задрожал, создалось впечатление, что кто-то швырнул на пол мешок с цементом. Послышались чьи-то возгласы. Недоумевая, что могло случиться, я выскочила в коридор, добежала до кухни и увидела Филю, лежащего на полу в руинах раскладушки. Рядом стояли причитающие в голос Томуська и Лерка.
– Боже, ты ушибся! – восклицала подруга.
– Такой тяжелый день, – ныла Парфенова, – я только задремала, ну какого черта ты меня разбудил!
– У этой складной штуки дно разорвалось, – удрученно пробормотал ветеринар. – Не понимаю отчего!
– Оттого, – пояснила злобно Лерка, – что ты весишь, как былинка, сто пятьдесят килограммов.
– Всего сто двадцать, – уточнил Филя, – ну да не беда, на полу посплю. Уж извините, завтра куплю вам другую раскладушку.
– Не надо, – отмахнулась я, – эта давно на помойку просилась!
– На пол нельзя ложиться просто так, – бормотала Тома, – можно застудиться насмерть. Давайте снимем с антресолей матрас.
– Он у Лерки на диване, – напомнила я.
– Даже и не думайте, – взвизгнула Парфенова, – я не могу спать на жестком.
– Ничего, ничего, – кряхтел Филя, вставая на ноги, – не беда, не надо никакой подкладки, подстелю свое зимнее пальто, оно толстое, и всех делов!
Болезненная дружелюбность мужика взбесила меня до белых глаз. Чувствуя, что невероятная злоба сейчас вырвется наружу, как пар из скороварки, я, стиснув зубы, чтобы не дай бог не сказать окружающим то, что о них думаю, чеканным шагом сходила в комнату, сбросила прямо на пол Леркино одеяло, подушку и простыню, стащила матрас, принесла его в кухню и увидела всю компанию, сидящую на корточках в углу.
– Вы собрались нести яйца? – окончательно озверела я, слушая, как часы в кабинете у Семена торжественно бьют три часа.
Господи, покоя в этом доме никогда нет, и куда подевались наши мужья?
– Тише, – прошептала Тома, поворачивая ко мне бледное личико. – Дюшка рожает.
Матрас вывалился у меня из рук. Не понос, так золотуха.
– Ничего, – бодро заверил Филя, – справимся. Несите сюда электрическую грелку, чистую простыню, кипяченую воду…
Мы с Томуськой забегали, словно тараканы, вспугнутые ярким светом, Лерка плюхнулась на стул и заныла:
– О, какой стресс, мое сердце может не выдержать такого испытания…
– Заткнись, – велела я.
Но Парфенова только пуще завелась, услыхав мой сердитый тон.
В семь утра мы стали обладателями двенадцати щенков, здоровых и бойких.
– Куда нам столько? – растерянно поинтересовалась Тома, глядя, как новорожденные, отпихивая друг друга, сосут мать.
– Так потопить можно, – с жестокостью селянина ответил Филя. – Двух оставить, а остальных в сортир.
– Нет! – заорали мы с Томкой.
– Дело хозяйское, – спокойно согласился ветеринар и отправился в ванную мыться.
Парфенова и Тамара, подняв за углы матрас, на котором, словно падишах, возлежала усталая Дюшка с потомством, поволокли счастливую мать в спальню к Томе.
Я осмотрелась. Кухня выглядела словно картинка из видеоряда телевизионных новостей. У одной стены вконец испорченная раскладушка с мятой грудой белья, возле другой окровавленные тряпки, бинты, клочья ваты, измазанная простыня…