Дима тяжело вздохнул:
– Отек легких.
– Из-за чего?
– Много причин. Долго лежал, началось воспаление легких. Организм ослаблен, травмы тяжелейшие…
– Но он пришел в себя!
Врач развел руками:
– Такое случается.
Мы замолчали. Слезы опять потекли у меня по щекам. Дима встал и вышел. Я тупо сидела у стола, разглядывая чайник, недоеденный торт, булку и крупно нарезанную колбасу. Другой врач, развалившись в кресле, спокойно листал газету. За все время он не произнес ни слова.
– Выпейте, – велел вернувшийся Дима и сунул мне в руки стаканчик с остропахнущей коричневой жидкостью.
Я покорно проглотила лекарство и спросила:
– Где он?
– В морге.
– К нему нельзя?
– Нет.
– Но…
– Нет!
– Ему, наверное, страшно среди трупов, – пробормотала я.
– Он мертв, – жестоко сказал Дима, – тело отдадут родственникам.
– Его мать умерла, отец в тюрьме, а бабушка в больнице. Я могу забрать ребенка?
– Зачем?
– Его же надо похоронить!
Дима встал.
– Нет, вам не отдадут.
– Но…
– Существует предписанная законом процедура.
– Но…
– Ступайте домой.
– Послушайте…
– Нам не о чем разговаривать, – сухо ответил доктор и буквально выставил меня за дверь.
Еле-еле передвигая ноги, я двинулась к выходу. Как назло, путь лежал мимо палаты, где еще недавно находился Никита. Сама не зная почему, я открыла дверь, увидела пустую кровать, выключенную аппаратуру. Не мигали разноцветные лампочки, не бегал по экрану зеленый зайчик. Я рухнула на стул, опустила голову на матрас и зарыдала в голос. Ну за что? Почему? Чем провинился маленький, чистый, светлый ребенок? Есть ли бог на свете?
– Ну-ну, не убивайся так, – раздался тихий голос, и чья-то легкая рука коснулась моего плеча.
Я подняла голову и сквозь пелену слез увидела старуху с ведром, шваброй и тряпкой.
– Не плачь, – сказала она, – глядишь, и обойдется!
Я достала носовой платок, высморкалась и сказала:
– Что же тут может обойтись? Умер ведь Никитка…
– Ты ему кто?
– Учительница.
– Учительница… – повторила с удивлением бабуся, – а плачешь, как по родному. Вот дела, из родственников-то никто и не пришел.
Чувствуя жуткую усталость, я пробормотала:
– Мать его убили, бабушка в больнице с инфарктом, отец в тюрьме, только я и осталась. А мне теперь тело не отдают.
Слезы вновь полились из глаз. Нянечка поставила ведро.
– Ой, горе, да успокойся!
Но со мной первый раз в жизни приключилась истерика. Вся усталость бесплодно прошедшей недели, все отчаяние, все разочарование и весь ужас от того, что никак не могу найти ни денег, ни Кристины, нахлынули на меня разом. Утираясь рукавами свитера, отбросив в сторону абсолютно мокрый платок, я рыдала и хохотала одновременно, чувствуя, что сейчас упаду в обморок.
– Свят-свят-свят, – забормотала старушка и брызнула мне в лицо грязной водой из ведра.
Капли, попавшие на щеки, неожиданно отрезвили меня… Я последний раз размазала свитером по лицу слезы и сказала:
– Где тут можно умыться?
– Пошли, – велела бабка.
Ухватив неожиданно цепкой рукой, старушонка проволокла меня до небольшой комнатки с душевой кабинкой и рукомойником. Кое-как я попыталась привести себя в порядок.
– Звать-то тебя как? – поинтересовалась нянечка, видя, как я расчесываю волосы.
– Виола.
– Красиво, – одобрила бабка, – а я Елизавета Сергеевна, баба Лиза.
– Очень приятно, – пробормотала я, чувствуя, как в горле ворочается горячий ком.
Баба Лиза посмотрела на меня, потом, словно решившись на что-то, вздохнула и сказала:
– А ну шагай за мной, только вот что… Язык за зубами держать умеешь?
– Я не болтлива. – Ну и хорошо, накось, надень быстренько.
И она протянула мне синий халат и косынку.
– Зачем?
– Надевай, говорю, и ничему не удивляйся, поняла, покажу тебе кой-чего, а то прямо сердце переворачивается глядеть, как переживаешь.
– Вы хотите отвести меня в морг?
– Типун тебе на язык и на задницу, – рассердилась старуха, – в другой корпус пойдем, через галерею. Ну, бери ведро, швабру…
– Да зачем?
– Не пустят тебя, а так, скажу, сменщицу новенькую учу, поняла?
– Нет.
– Ладно, пошли, там разберешься, – загадочно ответила бабулька.
Мы прошли по коридору, спустились на первый этаж, прошлепали по длинному, жутко холодному узкому помещению, потом опять поднялись наверх…
Баба Лиза открыла дверь. Сидевший на стуле пожилой охранник спросил:
– Чего, Лизавета, все носишься?
– Охо-хо, – в тон ему ответила моя провожатая, – ни сесть, ни отдохнуть. Знакомься, Михалыч, новенькая, Виолеттой кличут. Вот, веду хозяйство показывать.
– Давай, давай, – велел секьюрити и закрыл глаза.
– Шагай, – подтолкнула меня в спину бабулька.
Мы пошли по бесконечным коридорам. Баба Лиза уверенно поворачивала то направо, то налево, оставалось лишь удивляться, как нянечка не путается в лабиринтах. Кругом стояла тишина, очевидно, больные дети уже спали. Редкие медсестры не обращали на нас никакого внимания. Звякая ведрами, мы добрались до маленькой двери в самом конце отделения. Баба Лиза приоткрыла ее:
– Смотри.