И радостное ощущение полета на неведомой, незнакомой доселе технике.
И неуверенность от неумения с ней управляться.
И страх от бушующей вокруг непогоды.
И муторное сомнение в успехе задуманной Барклаем авантюры.
Однако радоваться едва стартовавшему полету было рано – едва пробивая интенсивный снегопад, лучи фар выхватили вдали многометровые деревья, сплошной стеной преграждавшие путь самолету.
* * *
Сыпавшее снегом небо слегка окрасилось в серый цвет. Непроглядная ночь сменялась предрассветными сумерками. Это было последнее утро в жизни пятидесятилетнего, худощавого мужика, ни имени, ни фамилии которого Макс так и не узнал.
Патроны в двух подсумках еще оставались – хмурый русский вояка, что ходил в замызганной кровью куртке и руководил дерзким побегом, боеприпасами не обидел. Да был ли толк от этих трехсот патронов, коль управляться Рябой умел лишь с нехитрым набором крестьянских орудий?! Он так же старательно засекал вспышки от выстрелов, но прицеливался излишне медлительно, дозволяя цели ускользнуть, сменить позицию… Сам же перемещался редко; очереди давал длинные, посылая пули в пустоту и подставляя себя в качестве отменной мишени.
Едва за спиною затихло стрекотание самолетного двигателя, его ранило в левое предплечье. Вскоре вторая пуля ударила вскользь по виску…
Обливаясь кровью и быстро теряя вместе с нею и без того невеликие силы, он все еще стрелял, уже не видя куда, да и не ведая в какой стороне враг…
Когда закончились патроны в очередном рожке, дрожащая ослабленная ладонь не смогла вставить в гнездо следующий. Выстрелы смолкли; десяток грузинских надзирателей несмело поднялись из-за укрытий, осторожно приблизились к лежащему лицом вниз Рябому…
Он был еще жив – скрюченные пальцы скребли снег, грудь клокотала неровным дыханием.
– В лагерь! – коротко приказал Леван.
Окровавленного мужчину волоком потащили вниз по заснеженному склону. Следом несколько пар охранников несли коллег – пятерых убитых и троих тяжело раненных.
Возле колючей проволоки уже дожидался строй не выспавшихся, напуганных стрельбой и суматохой работяг. Рядом гавкали свирепые голодные псы, еле сдерживаемые вооруженными людьми на коротких поводках.
Рябого бросили у края пахоты.
Он очнулся, с трудом повернул к неровным шеренгам перепачканное грязным снегом и кровью лицо, и взирал печальными глазами на тех, кому предстояло и впредь каждодневно бояться жестокой расправы…
Он же сделал свой нелегкий выбор, навсегда оставив все страхи позади.
Коренастый грузин с перекошенной от бессильной ярости физиономией что-то прокричал; трое подчиненных с кавказскими овчарками послушно сорвались с места и… десятки огромных клыков, разрывая человеческую плоть, довершили то, чего не успели сделать на верхней площадке автоматные пули.
Скопцов изо всех сил рванул на себя штурвал.
Частокол из высоченных кедров промелькнул внизу, и лишь слабый удар правой стойкой об одну из верхушек, известил об удачном окончании самой сложной, почти несбыточной фазы побега…
Машину болтало и бросало из стороны в сторону. Жалобно скрипели растяжки, шпангоуты и прочие силовые элементы фюзеляжа; крылья издавали настораживающие звуки, похожие на треск, но… самолет летел и упрямо набирал высоту.
«Давай-давай, дружок – выручай земляков!.. – часто приговаривал довольный Максим, по очереди вытирая вспотевшие ладони об одежду и медленно подворачивая угнанный Ан-2 на север. – Теперь не въехать бы куда-нибудь в этой жуткой облачности! В каком бы районе Грузии лагерь не находился, двигаться нам следует именно туда. Там – на севере, наша Родина!..»
Ни курсовой прибор, ни радиокомпас не работали – то ли были неисправны, то ли он не сумел отыскать способов их включения. Поэтому ориентироваться приходилось по дублирующему и весьма ненадежному компасу – «бычьему глазу» – маленькому намагниченному шарику, плававшему в глицерине и выдававшему громадную погрешность в несколько десятков градусов. И все же самыми главными приборами для Скопцова сейчас оставались авиагоризонт с высотомером. Авиагоризонт помогал с помощью непривычного штурвала удерживать самолет от опасных кренов, а стрелка высотомера неумолимо накручивала обороты – именно высота в непроглядном темно-сером месиве облаков гарантировала от столкновения с горными вершинами, точного местонахождения которых никто из троих беглецов не знал.
Барклай расположился в кресле второго пилота, Терентьев торчал сзади между двух кресел – у раскрытой дверцы. Оба помалкивали, заворожено наблюдая за нервозной и напряженной работой пилота.
Ворочая штурвалом и не отрывая взгляда от приборов, майор тоже молчал – то ли сосредоточился на управлении, то ли переваривал известие о Рябом, пожелавшем остаться на площадке – прикрывать их взлет. Этот простецкий, бесхитростный человек за неделю пребывания в лагере сумел стать для него надежным и незаменимым товарищем, подчас оберегавшим от необдуманных, безрассудных поступков…
– Макс, у меня назревает вопрос, – внезапно отвлек от печальных размышлений подполковник. – Мы на кой хрен так высоко забираемся?
– А чем тебе не нравится высота? – не отвлекаясь от управления, молвил летчик.
– Так нас же родимое ПВО пиз… шибанет и не перекрестится!..
– Насчет ПВО не знаю, а вот «поцеловаться» с первой же горой после удачного побега из плена я желанием не горю.
Бывалый вояка пожевал губами, подумал… и, точно испытывая молодого приятеля, поддел:
– Макс, все дети знают: где начинается авиация – там заканчивается дисциплина. Знавал я раньше пилотов – летали так, что дух захватывало! И на инструкции, помнится, плевали…
– Отсутствие дисциплины на земле – одно, а здесь, в воздухе – другое! – парировал тот. – Знавал и я таких, о которых ты напомнил. Неплохие парни были. При жизни…
– ?..
– Когда ворочаешь ручкой или таким штурвалом… – Скопцов похлопал по колонке правой ладонью, – нужны трезвые мозги и обостренное чувство самосохранения.
– А обдуманный риск ты исключаешь?..
– Да вся наша затея, включая этот полет – сплошной риск! И потом, Сева, знаешь, что?.. – он покосился вправо, – ты нами командовал на земле?
– Ну…
– Так вот, ежели не будешь лезть в летную работу со своим узколобым пехотным мировоззрением – появится шанс покомандовать снова.
– Ну, коли гарантируешь, тогда умолкаю! – громко засмеялся в ответ Барк.
– Гарантий тут никто не даст. И мягкой посадки, скорее всего не будет. А ниже безопасной высоты в горах при абсолютном отсутствии видимости летают одни самоубийцы. Даже окажись на борту навигационная карта, толку от нее – ноль, потому как места мы своего ни черта не знаем.