– Ты того… Что за мысли? Я потому и попросил тебя с ним посидеть, что был уверен: ты не станешь его целовать. А то он, чего доброго, проснется! Все эти спящие красавцы малость с приветом. Будет шататься и всем надоедать. А то еще буйным окажется. Да и вообще он малость того… странный какой-то. Не нравится мне совсем.
– Послушай, Тарарах! Откуда у тебя взялся этот Готфри… Людвиг Шампиньонский? Зачем он вообще тебе?
Питекантроп укоризненно уставился на девочку, всем своим видом показывая, что Людвиг Шампиньонский ему не особенно нужен. Даже, скорее, он рад был бы от него отделаться, но не может в силу определенных обстоятельств.
– Понимаешь, тут какое дело… Это личная просьба Сарданапала. Я не мог отказать. Академик нашел его в пещере на побережье около месяца назад. Раньше вход в пещеру был занесен песком, а тут штормом песок размыло. Сарданапал увидел щель, протиснулся и смотрит: он в пещере, перед ним гроб на цепях, а над гробом на скале высечена надпись. У меня-то с грамотой не того, но со слов Сарданапала смысл такой: «Осторожно! Отсроченное проклятие! Год, когда оно будет снято, станет годом страшного испытания для всего Тибидохса!» Теперь ты понимаешь, почему я взял с тебя клятву? Речь идет о судьбе всего Тибидохса!
Тарарах поскреб короткими пальцами заросшую щеку и с досадой толкнул хрустальный гроб, закачавшийся на цепях.
– Средневековые маги обожали гадить потомкам. Некоторые даже ухитрялись наляпать кучу отсроченных проклятий и быстренько помирали, чтобы отменить нельзя было, – пожаловался он.
– Погоди! А разве, когда они живы, тогда… – пораженно начала Таня.
– Ага. А ты что, не знала? – перебил ее питекантроп. – Пока маг еще на этом свете, его проклятие всегда отменить можно, хоть иногда и приходится мозгами пораскинуть, а вот как помер – тут уж все. Как проклял – так тому и быть. Раньше знаешь даже как бывало: разругается, положим, слабый маг с сильным. Проклянет его, а сам быстренько в пруд с камнем на шее. Ну тут уж и сильному магу никуда не деться – проклятие-то уже не снять, хоть ты тресни! Позднее Древнир это дело пресек и так устроил, что отсроченные проклятия впредь нельзя было накладывать. Да только все равно мало толку: проклятий-то с прежних времен знаешь сколько понаставлено?
Тарарах даже рукой махнул, показывая, что такого барахла везде целая куча.
– Представляю, как встревожился Сарданапал, когда прочитал это предупреждение! – сказала Таня.
– Не то слово «встревожился»! Он сразу смекнул, что все это серьезно, и стал думать, как ему выкрутиться. Оставить в пещере – не сегодня-завтра начнутся каникулы. По берегу будут бегать всякие любопытные дурочки и наверняка сунут нос в пещеру. Тогда ночью он перенес хрустальный гроб в Тибидохс, отдал его Ягге и велел беречь как зеницу ока. «Поставь, говорит, в какую-нибудь дальнюю комнату магпункта и запри на ключ. Только не в подвал, там нежити полно». Но ты ж Ягге знаешь! Уже через пару недель ей этот Красавец надоел, и она начала от него отбрыкиваться. У нее, мол, больные плохо выздоравливают, когда в соседней комнате стоит гроб. Они, может, про него и не знают, но ей самой неприятно. Короче, сплавила его обратно Сарданапалу, а тот уже мне. Знает, что я этого хмыря вовек не поцелую и никого к нему не подпущу. Опять же в берлоге у меня кто бывает? Разве профессор Клопп раз в сто лет забредет выпить стаканчик-другой. Да только Клоппу эти красавцы по барабану… Да и красавицы, если разобраться, уже тоже…
Неожиданно Тарарах насторожился. Спящий Красавец шумно повернулся в гробу и открыл глаза. Таня вскрикнула. Тарарах метнулся к гробу и, раскачивая его, хриплым голосом затянул: «Баю-бай! Поскорее засыпай! Придет серенький волчок, тебя укусит за бочок!»
Красавец осоловело моргнул и, вновь закрыв глаза, стал сладко причмокивать губами. Тарарах перестал петь и отошел от гроба.
– Уф! Еще действует, но с каждым разом все хуже… Ладно, пошел я. А то пропущу, как избушки укладываются, – сказал он.
Он двинулся было к дверям, но Таня вцепилась в его руку.
– ТАРАРАХ! Почему ты мне не сказал, что он просыпается? Ты поэтому хотел, чтоб я осталась, да?
Питекантроп жутко смутился и, хотя в берлоге, кроме Тани и Красавца, никого не было, снизил голос до едва различимого шепота.
– Понимаешь… Тут такое дело… Это совсем недавно началось. Он не то чтоб просыпается, а вроде как страдает лунатизмом! Раньше я сам об этом не знал. Но как-то просыпаюсь – нет его. Я бросился в коридор и давай искать! Едва нашел – он почти что в Зал Двух Стихий забрел. Я его в охапку и тащить, а он сильный, как вурдалак! Толкнул меня – я и отлетел! Хорошо, я догадался колыбельные петь. Он сразу успокоился и прямо на полу заснул. Едва я его допер… Ты того, как он просыпаться начнет, сразу колыбельные пой – они его моментально вырубают.
– Я не знаю колыбельных!
– Да неважно! Ты пой что попало! Глуши его хоть военным маршем… Он того… не особенно разборчив. Главное, не замолкай. Только он шевелиться начнет – сразу пой… Ну всё, я помчался!
Преподаватель ветеринарной магии ловко освободился от Таниной руки и выскользнул за дверь быстрее, чем девочка успела его удержать. По коридору весело забухали шаги. Насвистывая, Тарарах, получивший отгул на всю ночь, мчался наблюдать за избушками.
Таня подбросила в огонь еще пару поленьев и уселась на солому.
Четверть часа спустя Спящий Красавец зашевелился вновь. Тане пришлось долго раскачивать гроб, напевая современную попсу – единственное, что она могла вспомнить. В прошлые каникулы Гробыня протащила в Тибидохс лопухоидный приемник и теперь слушала по ночам все, что могла поймать. Иногда она приглашала Гуню Гломова и подзуживала его, чтобы тот потанцевал вместе с Пажом. Однажды ревнивый скелет даже укусил Гломова за ухо.
Попса действовала на Спящего Красавца возбуждающе. Он ворочался и грыз подушку. Зато при переходе на рэп Готфрид сразу зазевал и отрубился. От радости Таня перешла на «Калинку-малинку» и, перестав раскачивать хрустальный гроб, вернулась к огню.
Потрясенный новыми дарованиями музыкального мира, Спящий Красавец долго не просыпался. Примерно до двух часов ночи Таня крепилась, нарезая круги вокруг костра и разглядывая зверей на стенах берлоги. Художник Тарарах был неважный, но заметно было, что высекал с вдохновением и от всей души.
Утомившись бродить взад-вперед по Тарараховой берлоге, Таня нагребла солому с тем расчетом, чтобы постоянно иметь хрустальный гроб в поле своего зрения. Она прилегла, некоторое время честно пялилась на храпящего красавца, а потом всего лишь на секунду закрыла отяжелевшие веки и – уснула.
Уже под утро Таню разбудил неясный звук. Спросонья ей почудилось, что в углу упал каменный топор. Угли почти погасли.