— На пару слов, — полушепотом сказал Ленька.
Танька хотела было послать его куда подальше, но потом все-таки раскрыла ставни.
— Ну, чего еще?
— Ты Кузьке передай, что я, мол, уехал.
— Делать мне больше нечего, — хмыкнула та.
Ленька протянул ей бумажку.
— Вот тут мой адресок в Воронеже. Чтоб он знал, как меня найти.
— Да на кой ляд дитю малолетнему тебя в Воронеже искать?! — разозлилась Танька, ничего не соображая со сна.
— Баба, она баба и есть, — с досадой сплюнул Ленька, Это ж не только для Кузьки, это… ну, ты поняла.
И он стал многозначительно вращать глазами и странно двигать шеей.
— Шел бы ты отсюда, пока я Михаила не разбудила, зевнула Танька и захлопнула окно.
В последнюю секунду Ленька все-таки успел вбросить скомканную бумажку в дом. Через секунду окно снова открылось, и бумажка вылетела обратно.
Ленька чертыхнулся.
— Что за народ эти бабы! Мозгов как у курицы!
И, подняв бумажку с адресом, побрел домой.
Ленькин отъезд взбудоражил опакляпсинцев не на шутку. Все завидовали счастливчику.
— Все ж таки как ни крути, а Антихрист — это сила, — говорили мужики. Силу они уважали.
Бабы ничего не говорили, только задумчиво кусали губы. Видно было, что и их зависть мучает. Общее мнение выразил Супин.
— Коль за ним такая сила стоит, то, может, зря мы тут ерепенимся, а? Надо ему поклониться, и будем, как Ленька, в шоколаде.
Его поддержала Антонина.
— И вправду, девки. Глупо с новой властью-то воевать. Она пришла, она тута. Куда от нее деваться? Надо с ней как-то уживаться. Тем более крещеных среди нас нет. Святых вроде тоже не видать. Чем мы хуже Леньки?
— В смысле чем мы лучше Леньки, — поправил ее дальнобойщик Сдобин — все-таки надо было учитывать смену плюса на минус.
— Ну да, — кивнула Антонина. — Чем мы лучше Леньки?!
Даже ярый борец с Антихристом Дегтярев согласился.
— Я, — сказал он, — в прошлом, конечно, против него был. Но теперь вижу, что ошибался, и хочу исправиться.
В день рождения Кузи, что случился аккурат через пару недель после Ленькиного отъезда, у дома Тимохиных собралась толпа. В руках у пришедших были свертки, пакеты, коробки.
Услышав шум, Михаил вышел во двор. Хмуро осмотрел толпу.
— Вам чего?
Вперед вышел Супин как самый представительный. На плече у него был водружен трехколесный велосипед.
— Ты, Михаил, на нас не сердись. Кто былое помянет, тому глаз вон. Мы пришли, чтобы Кузю с днем рождения поздравить и… в общем, дальше в мире жить. Если мы его, тебя или Таньку чем обидели, ты, короче, прости.
Михаил бросил недоверчивый взгляд на односельчан. Те в подтверждение супинских слов закивали головами.
— Можем подарки здесь оставить, — сказал Супин, — хотя, конечно, хотелось бы лично вручить. Но это как ты скажешь.
— Если безобразничать не будете, можете в дом зайти.
Опакляпсинцы повалили в дом.
— Только по очереди! — закричал Михаил. — А то Кузю задавите.
Услышав свое имя, Кузя отвлекся от подаренной мамой книжки и с удивлением посмотрел на входящих людей.
— Ну, привет, Кузьма, — сказал Супин и первым подошел к дивану. Он попытался вспомнить, что говорил на его месте Ленька, но так и не вспомнил. Леньке-то хороню, у него вагон времени был, а когда за тобой такая толпа, по душам-то особо не поговоришь.
— В общем, с днем рождения тебя… И это… желаю тебе всего… Ну, ты понял.
Супин многозначительно подмигнул и поставил трехколесный велосипед на пол у дивана. После чего пожал Кузе руку и отошел.
Следом по очереди стали подходить остальные опакляпсинцы. Они тоже жали Кузе руку, произносили что-то вроде «с днем рождения», пару секунд топтались на месте в надежде, что Кузя запомнит их лицо. После клали подарок и отходили. Вскоре у дивана выросла внушительная гора подарков. Последним паломникам уже приходилось переступать через свертки и коробки, чтобы пробраться к Кузе. Правда, среди оставшихся пяти посетителей возникла легкая ссора. Каждому хотелось подойти самым последним — у последнего и времени больше, да и запоминается он лучше остальных. Кирьянов на этой почве разбил локтем губу Сеньке Образцову, а тот в свою очередь больно толкнул Раису. Это не понравилось Михаилу, который быстро растащил драчунов.
— Так, либо поздравляем, либо марш на улицу.
Испугавшись, что их вообще могут лишить аудиенции, те быстро свалили помятые подарки у дивана, поздравили Кузю и ушли.
— Чего это с ними? — спросила Танька, когда за последним «паломником» закрылась дверь.
— Спятили, наверное, — пожал плечами Михаил.
— За Кузьку страшно, — жалобно сказала жена.
Михаил Улыбнулся:
— Не бойся. Все будет хорошо… — и тихо добавил:
— Переезжаем мы. Есть хорошая работа в одном месте.
— Да?! — обрадовалась Танька. — Что ж ты молчал?!
— Сюрприз тебе хотел сделать, — развел руками Михаил и улыбнулся своей хмурой улыбкой: — Не вышло. Только ты пока никому не говори.
— А кому мне говорить? — хмыкнула Танька. — Мне и некому.
— Вот и ладно. А то дурные тут все какие-то сделались, не знаешь, чего ожидать…
На улице толпа долго не расходилась. Обсуждали, как быстро на них должно свалиться счастье. Одни утверждали, что через две недели, как и Леньке, другие говорили, что быстрее, потому что их много, а Ленька был один, а совместные усилия должны ускорить процесс, третьи же считали, что наоборот — теперь их много, а стало быть, чтоб их всех обслужить, потребуется больше времени. Как в магазине, где одна продавщица.
Долго препирались, в итоге решили, что, сколько бы времени процесс получения счастья ни занял, торопиться им некуда.
Однако терпение стало подводить опакляпсинцев уже через пару недель. Поначалу даже казалось, что вот-вот и свалится на деревню массовое счастье: укладчик Бутко ни с того ни с сего нашел сто рублей, Леха Пантелеев добился взаимности от Галины, за которой долго и безуспешно ухаживал, у бабки Катерины обвалилась крыша в сарае и придавила лису, которая курей воровала. Но все это было какое-то странное счастье. Бутко найденные сто рублей тут же пропил, а по пьяни потерял кошелек с тысячей рублей и документами. Леха Пантелеев с Галиной переспал, а она его какой-то дрянью заразила. А про бабку Катерину и говорить нечего. Лису-то придавило, да только на следующий день вслед за провалившейся крышей поползли стены, и рухнул вообще весь сарай, похоронив вслед за лисой всех кур. В общем, не счастье, а сплошное издевательство. Но это-то опакляпсинцы, может, и пережили бы. Бутко, тот вообще отнесся к потере философски: лучше, сказал он, сто рублей найти и тысячу с документами потерять, чем все то же самое потерять, ничего до этого не находя. Однако оптимизм оптимизмом, а хотелось бы чего-нибудь более существенного. Не зря ж подарки дарили. На всякий случай стали искать способы доказать свою верность. Но столкнулись с тем же, с чем столкнулся в свое время Ленька: выражать верность дьяволу оказалось делом затруднительным, атрибутов-то никаких. И стали выдумывать. Дягтярев нашел где-то икону и повесил ее у себя дома вверх ногами. Кирьянов во дворе устроил что-то ироде жертвенного алтаря, где каждую ночь в качестве жертвоприношения сжигал пойманных мышей, кротов и белок. Антонина придумала специальную молитву во славу Антихриста, которую за пятьдесят рублей продавала всем желающим. Хотя первая же покупательница Раиса быстро сбила цену, продав ее дальше, чем сильно обидела Антонину. Выкручивались, как могли. Один дед Митяй ничего не делал, потому что и не дарил Кузе ничего. Не потому, что не верил, что тот — Антихрист, и не потому, что таким верующим был, а просто не любил стадных чувств. Ленькино счастье он с Кузей никак не связывал, говорил, что везение само по себе случается и никаких причин к нему не бывает. Опакляпсинцы деда не слушали — ждали счастья. А счастье все не шло и не шло. А затем произошло непредвиденное.