— А библиотека?! С библиотекой что?!
— И библиотеку отдам. Не переживай. Ишь ты! Книжек ему жалко! А людей нет! Ну правильно. Люди — они что? Они — мусор. А книги надо беречь.
Просвирин с трудом сдержался, чтобы не закричать, — в голове как будто что-то замкнуло. Он хотел еще спросить про пианино, но не стал — куда ему еще пианино?
— Ну, хорошо, — процедил он. — А Полину-то я могу увидеть?
— А зачем? Она тебя видеть не хочет.
— Это ты так за нее решила?
— Сейчас она тебе сама скажет, если не веришь.
Просвирин приник ухом к двери и услышал шлепающие детские шаги. Почувствовав, что дочка рядом, Просвирин скороговоркой забормотал в замочную скважину:
— Полиночка! Ты меня слышишь? Это папа.
— Ты мне не папа, — хмуро ответила дочка.
— Здрасьте! А кто же?
— Ты — маньяк и убийца.
— Это тебе мама сказала?! — возмутился Просвирин. — Так ты ее не слушай! Ты меня послушай. С мамой беда. Мама немножко сошла с ума. Так бывает. Но у нее это пройдет. Помнишь, как она часто кричит, а потом успокаивается и больше не кричит? Сейчас у нее просто такое настроение. Что она тебе про меня сказала?
— Что надо, то и сказала, — ответила дочка каким-то внезапно повзрослевшим голосом. Просвирин догадался, что это снова встряла жена.
— А! — завопил Просвирин. — Открой мне немедленно дверь! Слышишь, ты… ты…
Он хотел подобрать такое ругательство, которое бы не оскорбило слух дочери, которая, возможно, все еще была поблизости, но не нашел ничего подходящего и стал отчаянно колотить в дверь кулаками.
— Открой дверь! Оля!
В этот момент откуда-то снизу раздался топот ног, и через секунду на площадку выскочили двое запыхавшихся милиционеров. Просвирин даже не успел толком оглянуться. Один мгновенно заломил ему руки, второй наклонился прямо к лицу скорчившегося учителя.
— Буяним, гражданин? — сказал он, обдав Просвирина несвежим дыханием, от которого учитель поморщился и попытался отвернуться.
Первый милиционер принял это движение за желание вырваться и заломил несчастному Алексею руки так, что хрустнули кости.
— За что?! — вскрикнул Просвирин, почти уткнувшись носом в щербатый камень лестничной клетки.
— Соседка вызвала. Говорит, ты ее укокошить собрался.
— Да вы все сговорились, что ли?! Я домой пришел!
— А зачем же к соседке в дверь бился?
— Да не бился я! Скорее уж она билась. Я просто в дверь ей позвонил.
— Допустим. А звонил зачем?
— Жена не пускает, вот и звонил.
— А жена почему не пускает?
Просвирин хотел было рассказать про спятившую жену, про дочку, но почему-то не стал. Почувствовал, что сейчас доверия к его словам нет никакого. А начни он про «маньяка и убийцу» говорить, вообще черт-те что начнется.
— Ладно, — прохрипел он, — не буду больше, отпустите только.
Первый милиционер разжал руки, и учитель упал на пол. Он стоял на четвереньках, тяжело дышал и мял затекшие суставы рук. Второй милиционер снова наклонился к Просвирину.
— Еще один такой вызов и в отделение поедем, понял?
— Понял, — кивнул Просвирин, чуть не плача от унижения.
— А если понял, то вперед и на выход.
В сопровождении милиции Алексей спустился по лестнице до двери подъезда. Но прежде чем выйти на улицу, первый милиционер неожиданно подошел вплотную к Просвирину и ударил под дых. Коротко и точно. Учитель охнул и, опершись рукой о стену, стал хватать ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.
— Короче, так, — тихо сказал милиционер ему на ухо. — Мы про тебя и твои дела уже наслышаны. Не хочешь, чтоб мы тебя при попытке к бегству шлепнули, убирайся из города сам. Это в качестве совета дружеского.
Просвирин поднял на него глаза и недоуменно заморгал.
— Не слышу ответа, — тихо сказал милиционер, смотря куда-то в сторону, словно его совсем не интересовал ответ.
— Понял, — так же тихо пробормотал Алексей.
— Молодец, — по-прежнему не глядя на Просвирина, сказал милиционер.
После чего оба стража порядка впрыгнули в свой уазик и уехали.
Просвирин вышел, держась за живот, на улицу и сел на лавку напротив подъезда. Достал мобильный и набрал номер Виталика — своего ближайшего приятеля. Трубку долго не снимали. Наконец, раздался неуверенный мужской голос:
— Алло?
— Виталик, это Леша. Слушай… У меня проблемы…
— Да я понимаю…
— Что ты понимаешь?
— Что у тебя проблемы.
— A-а… Ну, да… Тут какая-то петрушка… Жена домой не пускает, соседка криком кричит, что я маньяк и убийца… Еще и менты до полусмерти избили.
Как любой интеллигент, Просвирин имел склонность к легкому художественному преувеличению.
— А ты, типа, белый и пушистый? — неожиданно и как-то холодно спросил Виталик.
— Не понял, — удивился Просвирин, не понимая, как отвечать на такой иезуитский вопрос.
— Слушай, ну ты дурика-то не включай. Ты такого там на сцене нагородил, что я вообще удивлен, как тебя до сих пор не посадили.
Тут Просвирин почувствовал невероятную тяжесть в голове, словно ему в черепную коробку залили бетон.
— Ты о чем? — спросил он каким-то чужим голосом.
— Да о том, — хмыкнул Виталик и передразнил учителя: «Мне нравится резать! Мне нравится убивать! Кровь! Много крови! Дайте крови!» Интересно, чего ты ждал после таких признаний? Может, премию матери Терезы, а?
— Каких признаний? Какой Терезы? Я ничего не понимаю. Я что, правда, такое сказал?!
— Слушай… Я, конечно, знал, что в тихом омуте черти водятся, но чтоб в таком тихом да такие черти… это даже для меня перебор. Ты уж извини. Образованный, интеллигентный, за «Спартак» болеешь и на тебе…
— Да я же ничего не помню! Я же в бессознанке был!
— Вот-вот. И убиваешь, наверное, тоже в бессознанке. Сходил бы ты к психиатру, мой тебе совет.
После этого в трубке раздались короткие гудки.
Просвирин растерянно замер, уставившись куда-то вдаль, где садилось маленькое осеннее солнце. Теперь оно уже не улыбалось, как раньше. А испуганно убегало от Просвирина за горизонт, словно боясь, что тот его тоже может невзначай прикончить.
«Так вот в чем дело, — подумал учитель с тоской. — Пока мне на сцене снились радужные сны, мой язык наплел с три короба». Сразу стало ясным и логичным поведение людей. И молчание зрителей после сеанса. И этот удар по носу после вопроса о жене. И странные взгляды прохожих. Еще бы! Весть о маньяке-убийце вмиг разлетелась по крошечному Фадеевску (по малочисленности город был в России на втором месте). Пазл сложился. Но боже, каким же он был уродливым!