Тот, словно заранее отрепетированным жестом, развел руками – ну кто же знал?

– В общем, Александр Георгиевич, ждите от нас сигнала. Это, конечно, не вопрос нескольких часов. Ведь освобождение Минска – только начало. Далее последуют кровопролитные бои. Но как только наши войска оттеснят врага к границе, мы дадим вам знать. Тогда за вами заедет машина и отвезет вас на аэродром. Оттуда прямиком на поле боя, так сказать. А теперь вольно. В смысле, вы свободны. Кстати, где вы остановились?

– Пока нигде.

Полковник посмотрел на капитана и покачал головой. Тот опять развел руками.

– Я уверен, товарищ капитан найдет вам вполне комфортабельное, так сказать, место для жилья. Ну и, конечно, выдаст продуктовые карточки. Я прав, товарищ капитан?

– Так точно, товарищ полковник! – гаркнул все с тем же странным усердием капитан НКВД. Нет, тут явно произошли какие-то изменения в субординации.

Полковник еще раз пожал руку Фролову и стремительно вышел из кабинета.

Капитан, в свою очередь, снял фуражку и провел рукой по волосам. Затем закурил и задумался.

Фролов терпеливо ждал. Капитан взял ручку и быстро начеркал на бумажке адрес.

– Держите, – протянул он бумажку Фролову. – Поедете по этому адресу. Там будете жить. Там же вам дадут карточки.

Фролов взял бумажку.

– И считаю, товарищ Фролов, своим долгом еще раз напомнить. Ваше дело по факту пребывания на оккупированной территории пока не закрыто.

– Как это? – удивился Фролов. – Но капитан Лепешкин…

– Капитан Лепешкин оказался врагом народа, поэтому все его дела нам пришлось пересмотреть. И ваше в том числе. Поэтому нам очень хочется, чтобы вы оправдали доверие. Считайте эту работу в некотором роде искуплением. Знаете, как говорится – «искупить кровью». Кровь ваша, конечно, нам не нужна, но усердие очень даже. Это государственной важности дело. Поэтому не вздумайте в последний момент отказаться или в запой уйти или еще что-то.

– Я не пью, – тихо сказал Фролов.

– Тем лучше. Не говорю «до свидания», поскольку надеюсь, что встреч у нас с вами больше не будет.

«Я тоже надеюсь», – подумал Фролов.

Собираясь уходить, он бросил взгляд на стол, и что-то зацепило его взгляд. Фотокарточка. На ней – мужчина лет двадцати пяти с непослушными волосами. Лицо стертое – не молодое, не старое. Фролову оно показалось знакомым.

Капитан, заметив этот задумчивый взгляд, перевернул фотографию.

– Вам что?

– Простите, а кто это?

Капитан на секунду задумался, но потом, видимо, вспомнил слова полковника о том, что «Фролову можно».

– Это? Это Лютик.

– Аа, – протянул Фролов, – Тот самый, который точный и трезвый?

– Он самый.

Фролов, кивнув на прощание, вышел из кабинета.

Несмотря на то что во время беседы особого страха он не ощущал, сейчас почувствовал, что от сердца отлегло. Даже стало как-то весело. Как-никак, а его не только не арестовали, но и обратились за помощью, да еще творческой.

«Неужели удача, наконец, повернулась ко мне лицом?» – думал Фролов, выходя из здания НКВД на улицу. Впервые ему захотелось поделиться с кем-то своим хорошим настроением. Да хотя бы с Анютой. Но она была далеко.

Фролов закурил и с наслаждением затянулся папиросой. И в этот момент вспомнил, где видел этого Лютика.

Это был тот контуженый псих, которого он подвозил по пути из Невидово.

Фролов подумал, не стоит ли ему вернуться к капитану и сказать, что не следует так уж доверять сведениям, полученным от этого Лютика, но потом передумал – не его дело. Только мысленно представил, сколько всего этот Лютик наворотил за четыре года.

Глава 55

Полторы недели Фролов прожил в Москве, ничего не делая. У него не было никаких обязательств, кроме одного – ночевать дома и быть на связи каждый день, что подразумевало совершение двух телефонных звонков (утром и вечером) по выданному ему номеру. Остальное время он валялся в кровати, курил и читал книги, которые обнаружил в квартире, где жил. Квартира ранее принадлежала какому-то крупному управленцу – видимо, арестованному, поскольку в самой квартире все было перевернуто вверх дном, а пломба с опечатанной двери была сорвана прямо на глазах у Фролова. Тонким литературным вкусом управленец не отличался, поэтому в его скромной библиотеке была в основном «проверенная» советская литература. Но и среди общего мусора можно было найти что-то приличное: Горький, А. Толстой, Гайдар, русская классика.

Когда надоедало читать, Фролов вставал и шел бродить по некогда родному городу. Но город как будто не замечал своего блудного сына – в общей толпе Фролов терялся и чаще всего шел туда, куда двигался основной поток людей. Доезжал иногда до проходной какого-нибудь завода или учреждения, там топтался на месте несколько минут, затем брел обратно. Фролов не знал, что ему делать с городом, а город не знал, что ему делать с Фроловым. Иногда казалось, что город выставляет напоказ свое израненное бомбежками нутро, словно упрекая Фролова – видишь, пока ты где-то там отсиживался, я действовал. Боролся и выживал. Фролов молча принимал упреки и не возражал. Иногда думал об Ане – один раз даже хотел написать ей письмо, но передумал. Снова испугался, что письмо подарит Ане какую-то нелепую обманчивую надежду, а расставлять точки над «i» было бы жестокосердно. Письменно – все равно что исподтишка. Да и не знал Фролов, какие тут точки надо расставлять – любить он, конечно, Аню не любил, но с другой стороны, кто знает доподлинно, что такое любовь.

3 июля 1944 года Минск был, наконец, освобожден. Еще через две недели за Фроловым заехала машина и отвезла на летное поле, откуда он был доставлен на небольшой военный аэродром под Минском. А уже оттуда его вместе с техникой и группой операторов довезли до самых Кузявиных болот. Здесь ему предстояло срежиссировать свой фильм. Как знать – может быть, главное дело его жизни. Или первую ступеньку. Фролов начал ощущать какой-то душевный подъем, словно оживал по мере приближения к знакомым местам. Еще в самолете он начал прикидывать возможные точки съемки, что можно снять общим планом, что крупным. Оказалось, что не все еще умерло в нем. К тому же ему не терпелось снова увидеть невидовцев, а также Никитина – как он там? Обжился? Детей завел? А Тимофей? Не утопился ли окончательно? Изобрел что-нибудь? Фролов неожиданно так разнервничался, что это заметил сидящий рядом военный.

– Нервничаете?! – подмигнув и перекрикивая шум мотора, заорал он. – Не боись! Сейчас в небе у нас полное превосходство над противником!

Фролов кричать не стал, только кивнул головой – мол, верю.

На аэродроме всю съемочную группу пересадили в грузовики и отправили дальше. Фролов хотел было спросить про Минск – не заедут ли они потом туда, но передумал – свидание с Варей больше его не волновало. Вопрос, как любил говаривать Кондрат Михайлович, потерял свою актуальность.