К делу тут же подключилась ФСБ. Шило в мешке не утаишь, а слухами земля полнится. На Ахмеда стукнул кто-то жадный, и вот уже Костю с двумя помощниками направляют по адресу – арестовывать дезертиров.
Увидев Костю во всеоружии, Ахмед спорить не стал – зачем на рожон лезть? Костя же, увидев, что перед ним человек мирный, к силе и не думал прибегать. Его пригласили к столу как гостя. Он сел – торопиться было некуда. И завели они с Ахмедом разговор – о том о сем, о войне, о русских, о чеченцах и даже об искусстве. Нет, не стал Косте ближе или понятнее чеченский народ, но он вдруг с удивлением заметил, что как будто слышит его Ахмед, и он Ахмеда слышит. И как будто даже не с чеченцем он вовсе говорит. Это было так, словно инопланетянин, спустившийся на Землю, вдруг смог представить, как он выглядит в глазах землян. А это ведь так же сложно, как землянину представить, насколько странно выглядит он со стороны – с неуклюжими четырьмя конечностями, странной тыквой, венчающей туловище и именующейся головой, с глазами, расположенными почему-то только на одной стороне головы, и прочими «несуразностями». Причем увидели себя со стороны как будто оба: и Ахмед, и Костя.
В какой-то момент Костя решил задать свой наивный вопрос хозяину – за что, мол, борются чеченцы. Сначала Ахмед вопроса не понял, хотя говорил по-русски прекрасно. А когда понял, рассмеялся хриплым гортанным смехом.
– Как за что?! За войну и борются. Война – это хлеб. Взрослый чеченец – это воин. Он привык воевать.
– То есть, выходит, война – это цель и средство в одном флаконе? – смутился Костя. – Война за войну?
Ахмед ничего не сказал, только пожал плечами.
А Костя с досадой подумал, что до такой простой истины мог бы и сам дойти. Единственным оправданием своей наивности он мог считать только то, что понимание войны у русских и чеченцев слишком разное. Это-то и сбило его с толку. Для русских война – понятие исключительное, драматичное, отсюда и пафос. Для чеченцев – обыденное, естественное, отсюда и простота с деловитостью. Если бы Костя разул глаза чуть раньше и внимательнее отнесся к некоторым историческим деталям, то и без помощи Ахмеда заметил бы, что для чеченцев, как, собственно, и для всех горцев война была сродни средневековым набегам. Что-то типа Золотой Орды. Даже знаменитый «Чеченский конный полк», состоявший из ингушей и чеченцев и входивший в состав пресловутой «Дикой дивизии», что воевала за царя в Первую мировую, заработал наряду с похвалами за храбрость и патриотизм такую критику, что, как говорится, с такими друзьями и врагов не надо. Никакую дисциплину так называемые всадники не терпели и не уважали, у мирного населения неприятельской страны все что могли воровали или отнимали силой, а сдавшимся в плен просто-напросто рубили головы. Кроме того, продавали и обменивали казенное оружие как свое личное. С тех пор эти средневековые представления о войне у чеченцев не сильно изменились. Они по-прежнему воюют за добычу. А вовсе не за независимость, как любят внушать простодушным и недалеким европейцам. Получи они эту независимость, они бы просто продолжили набеги на соседние регионы. Вкус добычи – как вкус крови для акулы: раз почувствовал – уже не оторвешься. Но теперь, когда Россия все прочнее вязла в их горах и ущельях, о том, что будет (или было бы) потом, никто в Чечне и не думал. Зачем думать о хлебе насущном, когда он сам в руки идет? Война была их заработком. Не приработком, как у русских военачальников, которые сегодня здесь, завтра там, а стабильным доходом. На войну ходили как на работу. И русских контрактников они ненавидели больше срочников, потому что в них видели самих себя: жестоких, беспринципных, жадных до добычи. Неудивительно, что при таком ведении войны и русские, склонные ко всем вышеперечисленным порокам, от недисциплинированности до воровства, легко переняли эту манеру ведения войны – разве что рабов-заложников не держали. Да и то, как посмотреть.
«Черт! Неужели я оказался простодушнее среднего европейского бюргера?» – подумал Костя с раздражением, но решил не останавливаться на достигнутом.
– Но если чеченцы воюют как дышат, – спросил он у Ахмеда, – то как же объяснить, что в СССР Чечня была спокойным регионом?
Ахмед усмехнулся.
– Чеченец уважает силу. Пускай не любит, но уважает. Это единственное, с чем он готов хотя бы на время смириться. Советский Союз не стал бы возиться с Чечней, как возится Россия. Он бы плюнул на все мировые вопли и просто разбомбил все к чертям собачьим.
Или переселил бы весь народ куда-нибудь, как уже было. Но тогда все это было не нужно. Тогда в Чечне КГБ плотно отслеживал всякий сепаратизм и давил его на корню. Знал, что ребенок непоседлив. А после развала Союза Россия слишком увлеклась своими проблемами. И не заметила, что непослушное дитя уже начало уползать в сторону.
– Но если КГБ давил, значит, и ФСБ может.
Ахмед покачал головой.
– Теперь поздно. Да и война другая. КГБ стоял на страже безопасности. А ФСБ… – он презрительно усмехнулся, – ФСБ ловит дезертиров.
– Ну и что? – пропустил колкость мимо ушей Костя. – КГБ бы тоже ловил дезертиров и.
– Ты знаешь, что с ними будет? – перебил его Ахмед, мотнув головой куда-то в сторону.
Костя кивнул. Еще бы не знать. Пацанам грозил трибунал.
– А ты знаешь, что их колонну подставили?
– В каком смысле?
– В том смысле, что информацию о колонне слили боевикам заранее, потому что техника, на которой эти пацаны ехали, была уже продана чеченцам. И деньги давно были выплачены. Деньги немаленькие. За такие не «кидают». Несколько новеньких БТРов плюс оружие, от калашей до ракетных установок. Только не спрашивай меня, откуда я это знаю. Знаю, и всё. Сопровождающие колонну были зелеными пацанами – такие разбегаются при первых выстрелах. Тут гадать не надо. Стреляли, кстати, только по людям. Технику зря не царапали. А ребят всех положили. Их жизни продали вместе с техникой. Правда, техника стоит денег, а их жизни – так… необходимая упаковка. Ты, когда телевизор покупаешь, не думаешь о том, сколько стоит коробка. Коробка – мусор. Как телевизор распакуешь, так ее и выкинешь. Вот и пацанов этих так же. Разыграли небольшой спектакль. А ты их сейчас арестуешь и под суд отдашь. Их, конечно, обзовут дезертирами, много высоких слов наговорят: о чести, брошенном оружии и прочее. Впаяют пару лет. И они будут сидеть. Хотя и этому будут рады, потому что живы. А те, кто с ними ехал, те уже даже сидеть никогда не будут. Они будут там, в ущелье валяться, пока их кости не истлеют. А какой-нибудь генерал построит себе новую дачу. А когда его переведут в тыл, будет приглашать на эту дачу боевых товарищей на шашлыки. И поднимут они тост за простых русских ребят, которые сложили головы на той ужасной войне. А эти двое будут в тюрьме вариться. Или париться. Как там у вас говорят? А потом выйдут, полные любви и уважения к правосудию. Но сейчас они здесь. В подвале. И ты пришел их забрать. Ну что же. Забирай.
Повисла пауза.
«Хорошенькое "забирай" после такого монолога», – мысленно хмыкнул Костя. Спорить не хотелось, да и о чем?