– А все-таки, Лена, что вы делали под дверью?
– А вы что?
– Я хотел попросить у вас какую-нибудь книжку от бессонницы. Мне не спалось.
– То есть вы хотели зайти к спящей девушке, разбудить ее, напугать до смерти, а потом задать глупый вопрос о книжке. Представляете, как бы я испугалась? – Она устало села на кровать.
– Ничего у нас видик, а? – спросил я, ухмыльнувшись. Дозированная наглость всегда спасала меня от мук застенчивости.
– У меня – нормальный. – Леночка вытянула из-под рубашки свои бесконечные ноги и полюбовалась ими.
– Я тоже – ничего. – Я согнул руки в локтях, выпучив глаза и имеющуюся мускулатуру. После чего я посчитал, что имею право сесть рядом с Леночкой. «Прогонит – уйду!» – самолюбиво решил я.
Лена молчала, смотрела на меня, склонив на плечо голову. Она ждала, что же я еще способен выкинуть, сказать умного, на худой конец, веселого. Так я расценил ее молчание.
– Однажды я объявил своим бойцам тревогу. Корытов выбежал первым, он у меня солдатом был, я ведь рассказывал? В ботинках, трусах, с автоматом и при панаме…
Она улыбнулась.
– Мы похожи на странную семейную пару, – продолжил я.
– Которая полночи стоит под дверью друг друга, а остальные полночи будет выяснять отношения?
«А под рубашкой она совершенно обнаженная».
– Откуда ты знаешь, что полночи стоял под дверью? – Я развеселился от самой сути вопроса.
– Я слышала, как ты вставал, курил, ходил, даже сопение твое слышала…
– Значит, ты тоже стояла у этой дурацкой двери?
– Может быть… – Она посмотрела хитрющим взглядом.
– А про автомат – выдумала!
– Конечно, выдумала. Чтоб тебя позлить!
– А я вовсе не разозлился, – ответил я, хотя начинал злиться – на себя.
«Никогда, никогда, – мысленно остужал я себя, – не перейду грань приличия и не дам волю рукам. Пальцем не прикоснусь. Потом будет особая прелесть. Наше общение не пострадает фальшью постельной развязки. Пусть мамаша будет спокойна: я даже мысленно не посягну на честь ее дочери. И это правильно. И вовсе не половое упрямство».
– Ты – бирюк, – сообщила мне Лена и придвинулась ближе. Теперь ее бедро грело мою ногу с топорщащимися от холода волосками.
– Бирюк – от слова «берет»? Женщин, конечно?
– Бирюк – это значит сердитый, одинокий мужчина.
– Я такой и есть. А кроме того, если честно, перед белым листом, я пообещал твоей матушке, что буду корректным.
– Отнеси свой автомат! – приказала она. Я пригрелся, потому подчинился с неудовольствием, поднял оружие, тяжелое, неуклюжее, стылое…
– И снова прийти? – Я решил пройти по краешку лезвия.
– Как хочешь, – едва слышно ответила она.
Через мгновение я снова приземлился рядом.
– Только не подумай, что я тебя хочу совратить, – довольно громко произнесла она.
– Тоже мне профессиональная обольстительница, – усмехнулся я.
Лена закрыла лицо руками и внезапным резким движением отбросила назад свои белые локоны. Безупречный лик… Тысячелетний сфинкс. Правильные черты. Отсутствие растительности. Скорбь атавизмов. Конвергенция червя и Сократа – оба лысые. Я потрогал отрастающую щетинку на голове – специально выскоблил ее перед отправкой на Днестр: от незамысловатого педикулеза.
– А ты знаешь, что каждая ночь имеет свою тайну?
– Не знаю и знать не хочу, – ответил я.
Она провела острым коготком по моей спине, посмотрела без всякого интереса: «Ну, сидит мужчина… Ну и что?»
– Ничего, ничего, – сказал я, – продолжайте!
Пальчик прочертил тончайший крест, потом начал выводить какие-то хитроумные окружности. «Колдовские штучки, – подумал я, – чтоб задурить нашего брата». По спине галопом помчались мурашки, проскочили, исчезли, и поплыли по телу незнакомая легкость и облегчение.
Ее глаза приблизились, огромные, как у ночной кошки, на дне их резвились бесенята, я отчетливо видел их, особенно одного – копию Ленки, с маленькими рожками, она кривлялась и показывала мне язык. «Ничего, ничего, – думал я, – еще посмотрим, кто будет смеяться последним. Вот сейчас вырежу прут и высеку всю вашу компанию!»
Вдруг яркое свечение исчезло, длинные ресницы потушили его, я ощутил слабое дуновение – это весенний сад, соломенный пух ласкает мою щеку.
И вдруг я почувствовал тот самый дразнящий язычок, горячий и влажный, он прикоснулся к моему уху, меня окатило ледяной волной; маленький чертик продолжал шаловливо исследовать меня: каждую мельчайшую точку, проскользил по мочке, забираясь все выше, едва ощутимо, трепетно и все настойчивей…
Я не помню, как очутился лежащим на кровати, совершенно обнаженным, удивительно, что я не чувствовал своей наготы и даже подспудно гордился своим телом… Все было нереальным, пригрезившимся, иллюзорным… Лена сидела рядом, поджав коленки, просторная рубашка ниспадала шатром, топорщилась, свет ночника, желтый и бесконечный, превращал легкое одеяние в ничто, в прозрачное облако, дымку; теплый луч озарил ее волосы слепящим ореолом, золотой короной… Она склонилась надо мной, длинные волосы струились бесконечным водопадом, растекаясь по моей груди. Я что-то должен был сказать или спросить – мучительное и неопределенное желание, как бы внезапно забытое побуждение, наказание, порицание, самобичевание… Все это, господа, ощущение моей внезапно разлетевшейся памяти…
Она собирала острые, ранящие осколки; из крошечных порезов на пальцах сочились яркие, как ягодки, капли. «Вот как, – подумал я, – по капельке собирается моя память».
Ее рука коснулась моего лица, растаяла, как небесная птица, и тут же приземлилась на грудь, поплыла, будто по течению, вниз, остановилась, схватила ладонь, переплела свои пальцы с моими… «Молчи!» – властно приказали ее глаза… Она резко отстранилась, я даже взвыл от обиды; она вскочила и исчезла за огромной бархатной портьерой. Мелькнул локоток за пурпурной складкой, и тут же она вынырнула из-за бархатных волн, в руке ее была странной формы бутылка, именно так в моем полубредовом сознании отпечаталось, что я такого сосуда не встречал. В другой она держала рюмочку с длинной ножкой. Я все понял….
– Это бабушкино вино. Оно чуть-чуть сумасшедшее… В нем и дурман-трава, и любовный нектар, и сонный цветок, и чародейский настой… Пить его надо с чистыми и светлыми помыслами. Если ты злой – изойдешь желчью, если жадный – икотой измучаешься, если труслив – животик подвести может. Так бабушка говорила. Больше тебе ничего не скажу.
Лена взяла рюмку с длинной тонкой ножкой, вино потекло густой багровой струйкой, я приподнялся, опершись на локти, она поднесла ее к моим губам.
«Не бойся!» – повелительно сказали ее глаза, бездонные, мерцающие, словно два маленьких оконца в открытый космос… Я вкусил горечь и сладость, запах тысячи трав на колдовском диком поле… Глаза ее смеялись.