– Я? Э-э… Кажется, не совсем.
– Ну и ладно, – усмехнулась она сквозь слезы. – Давай ляжем в постель?
– Давай, – с радостью согласился Роман.
Кажется, только что ему, типа, признались в любви. Правда, соображал он плохо и мог кое-чего не так понять. Но она плакала, а это, извините, не шутки. Неужели она в него влюбилась? Вот это здорово. И приятно, черт возьми, не каждый день тебе признаются в любви почитатели «Капитала».
Бедная девочка, она так настрадалась. Дед-садист, эмиграция, подонки-любовники…
Ну, ничего, сейчас он ее пожалеет за всю оставшуюся жизнь. За себя и за всех спасенных ею братьев-поляков. Петтинг для разогрева, куннилингус, само собой, причем не вертикальный, а горизонтальный, потом можно дать себя немного потрепать, передохнуть – и устроить ей такую секс-баню, чтобы она орала в голос, плакала и стонала и начисто забыла все свои страдания.
Вот только надо для начала добраться до постели и найти силы стащить с себя хотя бы брюки? А то в брюках оно как-то неспособно…
Роман почувствовал, что если не перейдет к осуществлению своего плана в ближайшие четверть часа, он не перейдет к нему уже никогда.
Но, вышагнув из кресла, вдруг обнаружил, что пол и стены медленно вращаются вокруг него. Пришлось даже сделать страховочный шаг в сторону, чтобы не упасть.
– Давай, я помогу тебе, – шепнула Марта, обвивая его шаткую поясницу.
Она уложили его на кровать и прилегла на минутку рядом.
Роман обнял ее, чувствуя, как голова глубоко уходит в подушку.
– Марта, – попытался он ее поцеловать, – ты только не подумай, что я пьян…
– Я сейчас приду, – сказала она, выскальзывая из его объятий. – Подожди.
– Угу…
Роман увидел, что она ушла в ванную, – и глаза его тут же сами собой закрылись. Сон накатывался с сокрушительной силой.
«Зачем я так назюзюкался? – подумал Роман, выплывая на секунду из забытья. – Я ведь что-то еще хотел сделать… Что-то важное… Хотел сделать…»
Он приоткрыл один глаз и увидел Марту. Она стояла у вешалки и рылась в карманах его куртки. Вот в руках у нее оказалась прямоугольная коробочка. Закусив губу, она принялась ее распаковывать.
– Марта, – выдавил Роман заиндевевшими губами, – ты что делаешь?
– Спи, идиот, – бросила Марта, едва взглянув на него.
Роман хотел двинуть рукой, чтобы подняться, однако рука не подчинилась. Он что-то еще промычал протестующее, но веки налились свинцом, в глазах потемнело, и он покатился в серое и бездонное.
Протяжные, ухающие звуки раздавались через равный промежуток времени. Под эти звуки Роман и очнулся.
Сообразить, где он находится, и вообще про остальное, про самочувствие или, скажем, про состояние финансов, было очень сложно. Потому как его окружала непроницаемая темнота, а тело если и могло шевелиться, то так слабо, что это было почти параличом.
Все же помаленьку Роман начал двигаться. При этом он усиленно моргал, пытаясь понять, действительно здесь так темно или он ослеп?
Пришел к выводу, что скорее первое, чем второе. Глаза не болели, глазные яблоки находились там, где им положено находиться, и, судя по ощущению, послушно вращались во все стороны.
К этому времени руки ожили и начали ощупывать пространство. И почти сразу наткнулись на шершавую каменную поверхность. Другие отшибленные мертвым сном чувства тоже начали оживать, и к осязанию подключилось обоняние.
Лучше бы не подключалось, ибо ничего хорошего, кроме запаха плесени, крысиного присутствия и тяжелой, годами непроветриваемой затхлости оно не учуяло.
Все ясно, погреб. Или подвал, подпол – в общем, подземелье.
Или нет? Ухающие звуки не утихали. Насколько разбирался Роман, они принадлежали какому-то представителю семейства совиных. То есть либо рядом лес, либо его заточили в некое подобие башни. Ибо в подполе совы не живут.
Роман поднялся, чувствуя тошнотворную слабость и особого рода тоску, свойственную рано начавшемуся похмелью. О том, что с ним произошло в целом, он старался пока не думать. А то оставалось только головой о стену…
Он начал осторожно передвигаться по стене, ведя руками вверху и внизу. Могильная, лилово-черного цвета темнота не позволяла разглядеть ни щелки, ни полщелки. Но все же кое-что он минут через десять прояснил.
Его заперли в небольшом помещении пять на шесть шагов. Это не был подвал, потому что дверь обнаружилась в одной из стен, а не в потолке. Скорее, сарай или склеп.
Кто запер, зачем запер, как он вообще сюда попал, куда делась вероломная Марта, – эти вопросы имели пока только весьма приблизительные ответы. Понятно было одно: прояснения не наступит, пока кто-нибудь не придет и не откроет дверь. А вот когда придет, это был вопрос вопросов.
Роман стукнул кулаком в дверь.
– Эй! Есть кто?
Глухая тишина доходчиво разъяснила, что упрятали его очень далеко и надежно. Даже связывать не стали. И охранник не потребовался. Значит, уверены в крепости стен и запоров.
Роман ударил еще раз, сильнее. Та же тишина, в которой, как в вате, вязли все звуки.
Снаружи никто не отзывался.
Усевшись на пол, Роман скрестил особым образом пальцы и стал делать дыхательную гимнастику. Спертый воздух, вонь и шорох быстрых лапок по углам не давали того прилива живительной энергии, какой дает свежесть соснового бора или рассвет на океанском побережье. Но все-таки после серии вдохов-выдохов он ощутил, что вялость исчезает и мозг начал работать интенсивнее.
Процесс восстановления шел примерно так.
Вдох. Задержка дыхания. На медленном выдохе:
«Ну-ты-Марта-стерва-а…»
Последнее слово тянулось очень долго, как только можно долго. Затем, не вдыхая, надувание живота и – снова выдох с поджиманием диафрагмы.
«Ну-ты-стрерва-а».
Пауза. Снова медленный вдох. И на выдохе:
«А я осе-о-о-ол».
Толчок животом.
«Осе-о-ол».
Далее вдохи, выдохи и паузы шли в той же строгой последовательности, но мысли потихоньку менялись.
Так, появилось одно соображение, вроде бы незначительное, но все-таки внушающее некую надежду. Развивалось оно по возрастающей, через обязательный вдох-выдох. И дробилось на следующие фрагменты.
«Могли бы убить».
«Но не убили».
«Почему не убили?»
«Я им зачем-то нужен».
«А зачем я им нужен?»
«Вот и надо их об этом спроси-и-ить».
Последняя серия задержек дыхания была самой продолжительной. Обычный человек упал бы замертво, если бы его заставили в течение четверти часа проделывать то, что проделывал Роман.