– Пока у народа есть люди, готовые приносить жертвы, народ никогда не убьют. Есть история исчезнувших народов. Тех, среди которых перестали появляться герои.
Они мчались по шоссе под звездами, и казалось, машина отрывается от асфальта, летит над вершинами африканских деревьев, в размытом блеске небес.
Вновь медленно опустились на асфальт, но теперь катили не по трассе Каир – Кейптаун, а по тихому московскому переулку, знакомому с детства, со старомодными домами с обшарпанными фасадами, на которых вечерами оранжево светились окна, и на старой колокольне, на куполе, росло хрупкое карликовое деревце. Свернули в проулок, где качалось на веревках выстиранное сырое белье, лаяли собаки, сидели на лавочках московские старики и старухи, и он, мальчик, с тяжелым портфельчиком пробирался дворами в школу, мимо парка, выросшего на месте старого кладбища, мимо пруда, в котором плавали утки, и вода в утином пуху кругами ударялась о берег. Но вместо красной кирпичной школы, которая должна была появиться из-за высоких деревьев, они почему-то выехали на Садовое кольцо, весеннее, с влажным асфальтом, по которому катили голубые троллейбусы. Он ехал на троллейбусе к деду, оглядывая зеленые пушистые бульвары, ожидая увидеть знакомый дом с колоннами и коринфскими капителями. Там, высоко, в своей прокуренной комнате, сидел дед в продавленном кресле, с пахучей папиросой, среди картин, из которых одна выделялась своей фазаньей пестротой и радостным сумбуром. Но дома с капителями не было. Он пешком шел по сырому бульвару, под мокрыми кленами с льдистым голубым фонарем, памятник Ватутину казался отлитым из черного стекла, и площадь впереди казалась огромной зажженной люстрой, в которой отражался дождь. Его удивило, что вместо улицы Достоевского, по которой катил медлительный скрипучий трамвай, роняя на повороте медную искру, удалялся вдоль просторных зданий чахоточных клиник, где в голых деревьях кричали ночные вороны, он вдруг очутился среди московской метели, колючего яркого ветра. В ряд стояли каменные красные церкви, золотились кресты, снег белыми мазками нарядно лежал на золотых куполах, и сверху, с крестов, с куполов, сыпалась в глаза сияющая метель. Он шел по улице к Красной площади в неведении того, что влекло его сквозь сугробы, в которых от его шагов оставались глубокие голубые следы. Неведомое было близко, ожидание было счастливым. Он обогнул палаты из потемневшего камня с глухим водостоком, на котором висела разноцветная, в переливах сосулька. Из этой сосульки, из ее золотых и зеленых искр, из красных и голубых мерцаний, возник Василий Блаженный. Огромный, яркий, на черной брусчатке. Среди куполов качались огромные душистые подсолнухи. На храме, как на разноцветном гнезде, накрывая каменные раскрашенные яйца распушенными крыльями, сидела чудесная птица. Смотрела на него, подходящего, голубыми глазами. Упираясь в брусчатку длинными птичьими ногами, поднялась, опустила до земли маховые перья. И он увидел, что это ангел, огромный, до неба, с материнским лицом, в синем платье, которое он так любил. И такая радость от встречи, такое ликование среди весенней Москвы, словно это видение рая. Ангел с материнским лицом вводит его в райский сад из каменных цветов и душистых подсолнухов, и он знает, что Москва – это рай, место нескончаемого счастья, где вечно его будут любить и лелеять.
Белосельцев проснулся. Они мчались по шоссе, и сквозь мелькающий лес, в тонких резных акациях светлела заря.
– Через полчаса остановка. Нас встретят проводники. Внимательно следи за обочиной. – Аурелио обратился к шоферу, который молча кивнул. Неутомимый, маленький, с голым отшлифованным черепом, он завороженно вел машину, догоняя белый прозрачный пучок лучей, в котором неуловимо убегало пространство.
– Хорошо поспал. Теперь и подкрепиться не худо. – С переднего сиденья обернулось крупное белоглазое лицо учителя Питера, и одна его щека с бородой была освещена зарей, а другая растворялась во тьме.
– Скоро остановка. Тогда и позавтракаем, – сказал Аурелио.
Машина вильнула словно по льду, и шофер, крутя рулем, выправлял ее колебания на шоссе. Снова вильнула, ее занесло, и шофер испуганно крутил в разные стороны баранку, пытался удержать ее на скользкой поверхности.
– Что случилось? Тормоза отказали?
Водитель снизил скорость, медленно вел машину. Шоссе впереди, в лучах фар пузырилось, шевелилось, напоминало черную воду, в которую падал дождь, выбивал на ней частые черные буруны.
– Что такое? – Аурелио выглянул из машины. Снаружи раздался ровный, непрерывный хруст, словно колеса давили ракушки с моллюсками и они хрустели и чавкали. – Боже мой, да это жуки!
Машина ехала по шоссе, через которое вкось, от обочины к обочине двигались мириады жуков. Головастые, с клещами, с заостренными рогами, с выпуклыми, как ореховая скорлупа, туловищами, они сплошным месивом переливались через асфальт. Вытекали, как вар, из темной, покрытой тенью опушки. Вал за валом изливались на шоссе, слабо освещенные зарей, с металлическим лиловым отблеском. Сбегали в противоположный кювет. Погружались в лес, создавая шевеление и шелест опавшей листвы. Машина плющила их, оставляла сзади продавленные мокрые колеи, которые тут же начинали смыкаться. Их заполняли набегающие насекомые, на ходу хватали раздавленные тела, сжирая, бежали дальше. Было жутко от чавканья, хруста, от темной липкой жижы, по которой, как по разлитому маслу, скользила машина. Это был исход. Жизнь убегала от незримо настигавшей ее беды. От невидимого пожара, который уже пылал в отдалении. От оледенения, покрывавшего льдом африканские озера и реки. От землетрясения, порождавшего дрожание земной коры, неуловимое для людей, доступное чуткому слуху животных. Место, откуда они убегали, скоро покроется страшным испепеляющим пламенем. Или провалится в грохочущую бездну. Или туда с небес упадет расплавленный метеорит, истребит леса и селения. И надо внять знамению природы, подчиниться страху убегающей жизни, бежать вместе с ней туда, под покров леса, где шевелится земля от бегущих жуков, хрустят кусты от убегающих антилоп, мчатся в заре испуганные лесные птицы.
– Поезжай потихоньку, – приказал Аурелио.
Рассвело. Посветлевшие леса обрели желто-зеленую пятнистую окраску. У верстового столба возник человек с воздетой рукой. Машина сбавила ход, затормозила. Аурелио сначала подхватил автомат, направил его стволом к стеклу, а потом успокоенно опустил. В кустах, замаскированные, стояли две машины – легковая, серого цвета, и грузовичок с открытым кузовом, с маленькой скорострельной зениткой. Красный «Форд» съехал с обочины, сминая кусты, вдавился в заросли и застыл.
– Доброе утро! – приветствовали их темнолицые люди в камуфляже, с автоматами, протягивая по очереди руки Аурелио, Белосельцеву, обнимаясь и целуясь с учителем Питером. – Как дорога? Не устали?
– Не встретили ни души, – сказал Аурелио. – Только жуки в большом количестве перебегали шоссе.
– В национальном парке после налета «канберр» начались пожары, – ответил молодой африканец с курчавой бородкой. – Оттуда бегут животные. В поисках покоя и пищи.
– Мы можем рассчитывать на минутку покоя и пищу? – засмеялся учитель Питер. – Вчера не успели поужинать. А когда приедем, начнется праздник. Так и пройдет весь день на голодный желудок.