– Как чувствуете себя вдали от дома? – спросил Белосельцев замолчавшего Аурелио, понимая, что первая их встреча подходит к концу. – Я знаю, у кубинцев, как и у русских, обостренное чувство дома.
– Африка – мой дом. Я здесь – дома. – Темное негроидное лицо Аурелио выглядело умиротворенно-спокойным. – Предки многих кубинцев вышли из Африки, из Анголы. Это наша родина, и теперь мы на нее вернулись. Двести лет кубинские мужчины работали полотерами и официантами у гринго, а кубинские женщины продавали им свое тело. Теперь кубинцы на боевых самолетах летают в ангольском небе, кубинские профессора преподают в мексиканских университетах, кубинские инструкторы готовят офицеров в Никарагуа. Куба стала мировой державой, которую боятся гринго. Мне хорошо в Африке. Я здесь вижу хорошие сны.
Он улыбнулся, и воронка на его щеке, скрученная из рубцов и морщин, провернулась на пол-оборота, словно в нее погрузилось невидимое острие.
– Может быть, по рюмке за ваши хорошие сны? – предложил Белосельцев.
– В другой раз, – вежливо отказался Аурелио. – Сегодня ночью много работы. Накануне праздника мы начали облавы в Луанде. Стало известно, что готовится покушение на Сэма Нуйому. Не исключено, что Маквиллен прилетел в Луанду не только для свидания с вами. Мы отслеживаем его контакты и перемещения по городу.
– Я приеду за вами утром, – сказал секретарь. – Вместе посмотрим парад и народное шествие.
– До встречи, – провожал их Белосельцев, заметив, как смотрит им вслед узколицый рыжий бармен, опрокидывая над стеклянным бокалом бутылку цветного ликера.
Приближалось время вечерней встречи с Маквилленом. Белосельцев поднялся в номер, извлек из чемодана коробку с коллекцией бабочек. Сунул в карман линзу с узорной ручкой, легкий тонконосый пинцет.
Спустился в холл и в баре увидел Маквиллена. В легком бело-голубом пиджаке, с шелковым шарфом на шее, светловолосый и синеглазый, он дышал здоровьем, радушием. Издали увидел Белосельцева, махнул, приглашая к себе:
– Виктор, я жду тебя! Карлош сказал, ты только что был здесь с какими-то двумя господами. – Перед Маквилленом стоял граненый стакан с виски, в золотистом напитке таяли кусочки льда, и бармен, которого он, как знакомца, назвал по имени, улыбнулся Белосельцеву, деликатно и сдержанно, словно извинялся за сообщение, которое передал Маквиллену. – Что будешь пить?
– Тоже виски. Эти два господина из нашего посольства. Сообщили, что послезавтра мы сможем лететь в Лубанго. Спецрейсом, на грузовом самолете. Билетов не надо. Мы внесены в бортовые списки.
– Отлично, Виктор! Сэкономим на выпивку!
Пока булькала трехгранная бутылка в руках бармена и звякали о стекло кусочки льда, Белосельцев положил на стойку коробку. Протянул Маквиллену пинцет и линзу.
– Хочу тебе сделать подарок, Ричард. Бабочки, которых я поймал в Сибири, на Алтае и на Кавказе. Уверен, они украсят твою коллекцию.
Маквиллен радостно, жадно воззрился на коробку. Бережно, как открывают ларец с драгоценностями, приподнял крышку. В маленьких треугольных конвертиках, напоминавших крохотные письма с фронта, лежали бабочки. Слабо просвечивали орнаментами сквозь полупрозрачную бумагу, словно огоньки в китайских фонариках.
– Боже мой, Виктор, какое богатство!
Лицо Маквиллена, только что напоминавшее маску, созданную из тончайших металлических сплавов, осветилось наивной детской радостью. Казалось беззащитным, искренним, восхищенным. Он взял пинцет, бережно, играя белым лучиком света, раскрыл треугольник. Парусник, песчано-желтый, полосатый, как зебра, с лилово-черными метинами, покоился на треугольном ложе, поджав к брюшку сухие белесые ножки, скрутив спираль хоботка. Хрупкие усики завершались черными утолщениями. Шпоры на задних крыльях, соприкоснувшись с влажным воздухом, слегка отогнулись, дрожали от дыхания Маквиллена.
– Где ты ее поймал?.. Кавказ… Дагестан… Какая красота, Виктор!..
Бабочка была из университетского собрания, любезно предоставленная профессором энтомологии. Но в домашней коллекции Белосельцева был парусник, пойманный им на горячем склоне горы. Козьими скачками, рискуя сорваться, он мчался, пронося сачок сквозь синий солнечный ветер. Парусник, застывая на мгновение в потоке, попадая в сачок, казался крохотным фрегатом, парящим на фоне голубого хребта бело-розового, как облако, ледника. Счастливый ловец, он прижимал к земле кисею с беззвучно трепещущей бабочкой, чудом удержавшись на краю обрыва.
– А эта? – Маквиллен поддевал пинцетом край бумажного треугольного саркофага, открывая бабочку. – Да это просто икона!.. Русская икона!.. Саяны… Тува… – читал он сквозь линзу крохотную, бисером исписанную этикетку.
Аполлон, прозрачный, словно пергамент, с темными крапинами, в которых вдруг возникало оранжевое пятно, казался нарисованным первобытной кистью. Линии, овалы, штрихи, лимонно-красная капля, – художник был молод, наивен, исполнен неутомимого творчества. Без устали рисовал и раскрашивал горы, озера и реки, рыб, животных и птиц, плоды и соцветия. Нарисовал мужчину и женщину, радугу, небесные звезды. Когда ангел сотворил бабочку по образу своему и подобию и поднес к Творцу, тот радостно, быстро, краской, которой только что рисовал женские темные брови, изумленный оранжевый глаз, нанес на крылья несколько смуглых линий, уронил на крыло солнечную горячую каплю.
– А эта?..
Белосельцев видел, как истово и восторженно светятся глаза Маквиллена, с какой любовью и нежностью он смотрит на бабочку. Любил его в эти мгновения, чувствовал с ним религиозное родство. Они любили в этой Вселенной одну и ту же красоту, поклонялись одному и тому же Богу. Были жрецами и служителями древнего Духа, прилетевшего на Землю, населившего травы, цветы и деревья, создавшего вокруг молодой планеты охраняющий ее разноцветный покров бабочек.
– Это чудесный подарок! – Маквиллен положил свою горячую, сухую руку на запястье Белосельцева. – Я твой должник, Виктор! Ты приедешь ко мне в Преторию, будешь жить, как брат. Я подарю тебе бабочек Мозамбика, Ботсваны, Намибии. Ты поместишь их в отдельную коробку и напишешь: «Подарок от друга Маквиллена».
Белосельцев верил в искренность слов. Верил, что будет чувствовать себя на вилле Маквиллена под Преторией в безопасности. Там не найдет его чужая разведка, не настигнет пуля черного боевика. Оба были связаны тайным договором, были служителями единого культа, который освобождал их от обязательств, данных правительству, от служебного контракта и военной присяги. Они присягнули своему божеству – хрупкой бабочке с оранжевой каплей солнца, своей родоначальнице, хранительнице Земли и Вселенной.
– Хочу выпить за твою родину, где живут такие люди, как ты, Виктор, и обитают такие бабочки, как эти! – сказал Маквиллен, подвигая Белосельцеву стакан с виски, где плавились льдинки. – Теперь я понимаю смысл вашей красной империи. Ваш царь и Ленин были энтомологи. Они собирали территории, чтобы владеть как можно большим количеством бабочек!
– Александр Македонский был энтомологом. В его коллекции не хватало бабочек Персии и Индии, – сказал Белосельцев, отпивая горький жгучий глоток. – Вслед за армией двигался обоз с коллекцией.