Белосельцев спустился к реке. Монолит моста рухнул в воду, и вода в турбулентных потоках перекатывалась через рваную арматуру. Пахло тиной, рыбьей свежестью и бензиновым зловонием. Снижаясь к реке, растянутая и деформированная, висела труба. Африка не отпускала его. Разрывала дорогу перед колесами его машины. Обрушивала мосты по пути его следования.
Они мчались обратно в Бейру. Соломао стискивал руль так, словно это была рукоятка пулемета.
– Вечером Маквиллен придет к тебе в бар пить виски, и, когда вы будете обниматься, мы наденем на него наручники!.. Я сам допрошу его в контрразведке!.. Буду бить по его белой башке рукояткой пистолета, пока он не назовет поименно всю свою агентуру в Анголе и Мозамбике!.. Вгоню шомпол в его белую задницу, и пусть он расскажет, как спровоцировал убийство Чико!.. Привяжу к его белым яйцам гранату, и пусть он расскажет, кто обстреливал нас на Лимпопо!.. Натяну на его белую морду целлофановый мешок, и пусть сквозь мешок расскажет, когда они планируют удар по общине Африканского конгресса в Мапуту!..
Соломао с ненавистью давил на газ. Казалось, его ненависть сообщает машине дополнительную реактивную скорость, и она вот-вот оттолкнется от ревущего асфальта и с ноющим звуком уйдет в небеса.
У отеля «Дон Карлуш» они увидели машины с военными, белый, замызганный, в черных брызгах «Лендровер», у которого на лобовом стекле туманились две лучистые пулевые дыры.
– Что случилось? – спросил Соломао офицера.
– Нападение на поселок строителей и насосную станцию в районе сто десятого километра… Сожжены дома и насосная…. Убит инженер-англичанин… Другой похищен… Джип охраны чудом прорвался… – Он протянул ладонь в сторону простреленного джипа, словно демонстрировал его как свидетельство чуда.
– Что с инженерами? – спросил Белосельцев у портье, принимая ключ.
– Какое несчастье! – кивал головой пожилой портье, прижимая руку к полной груди. – Мистер Колдер убит, а мистер Грей попал в плен!.. Такие добрые господа, приехали помогать Мозамбику, и такое несчастье!..
– Я буду его допрашивать лично этой ночью!.. В моей зажигалке не хватит бензина, когда я стану подпаливать его белую шкуру, и он мне расскажет, как заманил англичан в ловушку и где, в какой яме они держат толстячка инженера!.. – Соломао сжал кулаки так, что хрустнули пальцы. Белосельцев подымался в номер, машинально глядя под ноги, словно мягкий палас был усеян обгорелыми тушками ласточек.
Вечером Белосельцев сидел в баре, один, за полированной деревянной стойкой, в которой слабо отражался золотистый, наполненный льдом стакан, и ждал появления Маквиллена. Старался быть спокойным, меланхоличным, гасил эмоции, резкие побуждения, зная утонченную, звериную восприимчивость Маквиллена, способного на расстоянии угадывать мысли и чувства. Он был сейчас подсадной уткой, беззаботно плавающей в золотистом озерке света, и на это безмятежное светлое зеркальце с беззаботно сидящей уткой должен спланировать осторожный и чуткий селезень, под выстрел охотника.
Он смотрел в слабо освещенный коридор, ведущий из бара в холл. Старался угадать, где скрываются агенты службы безопасности, которые должны арестовать Маквиллена. Ими могли быть два невысоких африканца за столиком, мирно попивающих коктейли, присосавшихся к розовым трубочкам темными выпуклыми губами. Или смутно мелькавшие в холле служители, толкающие перед собой шелестящие пылесосы. Или засада была сделана перед отелем, в кустах, рядом с которыми останавливались автомобили. Он чувствовал едва ощутимую напряженность пространства, в котором, помимо негромкой музыки, бархатного сумрака, золотистого свечения бутылок, присутствовала невидимая закрученная спираль, готовая со свистом раскрыться.
Он думал о Маквиллене, об умном и жестоком сопернике, у которого выиграл в Анголе, добившись хитроумными комбинациями разгрома батальона «Буффало», и которому проиграл в Мозамбике, оказавшись не в силах помешать диверсии на стратегическом нефтепроводе. Теперь их тонкое взаимодействие, напоминавшее классную игру шахматистов, сидящих, уткнувшись друг в друга лбами, переставляющих пальцами резные фигурки, это тонкое взаимодействие грубо прерывалось арестом, как если бы один из играющих в бессилии смахнул фигуры с доски. Предстоящий арест был выражением бессилия, неспособности продолжать интеллектуальный бой, когда врага одолевали не превосходством интеллекта, проникая в его сокровенные замыслы, а ломали ночными допросами в контрразведке, добывая эти изуродованные страданием замыслы, взламывая его личность, как хрустящий сундук.
Белосельцев думал, что за эти месяцы противоборства с Маквилленом, узнавая его все глубже, овладевая его психологическими методами, проникая в причудливую раковину его сознания, он, Белосельцев, воспринял часть его личности. Сам частично превратился в Маквиллена. Усвоил его мысли, мировоззрение, потеряв при этом долю своего. Передал эту утерянную долю Маквиллену. Оставаясь врагами, желая друг другу поражения, они необъяснимым образом срослись, породнились. И теперь, после ареста, когда Маквиллена доставят в подвалы контрразведки и Соломао, засучив рукава на своих взбухших ненавидящих руках, станет бить черным кулаком в белые усы Маквиллена, этот удар придется и по его, Белосельцева, глазам и губам, и ночью он вскрикнет от ужаса.
Он сидел, делая маленькие глотки из ледяного стакана. Бармен деликатно отошел в дальний конец стойки, протирая салфеткой и без того прозрачные рюмки. Издали, ненароком, поглядывал, стремясь угадать и предупредить его желания.
Тихо, мелодично, спрятанный под стойку, зазвенел телефон. Бармен извлек старомодную, похожую на морского конька трубку, что-то сказал. Повернулся к Белосельцеву:
– Это вас, сеньор!..
– Виктор, я немного задерживаюсь!.. Но уже в дороге!.. Жди меня!..
– Жду, завершая в одиночестве первую порцию виски! – непринужденно ответил Белосельцев, зная, что его ответ, интонация, степень искренности и притворства мгновенно будут исследованы чутким и осторожным Маквилленом. Стараясь обмануть его сердечным радушием и дружеским нетерпением, Белосельцев продолжал: – Приезжай, Ричард!.. Договоримся, когда наконец мы отправимся на охоту за бабочками!
– Еду!.. Есть очень интересная тема!.. Обговорим при встрече!..
Он вернул трубку бармену, стараясь извлечь из краткого, ничего не значащего разговора максимум сведений, чтобы лучше приготовиться.
Для этой встречи у Маквиллена был веский повод. Какая-то тема, которую он хотел обсудить с Белосельцевым. Хитроумный замысел, в который собирался вовлечь Белосельцева, чтобы обыграть его в очередной комбинации. Но комбинации не последует, замысел будет раздавлен, как моллюск в ракушке, на которую наступит сапог. Белосельцев сидел, прикладываясь к холодному стакану, чуть пьянея от обжигающей горечи виски, вспоминая свою первую встречу с Маквилленом в Музее Африки под Брюсселем, у коллекции бабочек, среди которых яркая, как малиновая алебарда, красовалась нигерийская кассионата.
Он почувствовал легкую вибрацию пространства, словно в бархатный сумрак, как в тихую воду, упала песчинка, зарябив поверхность. Из этой вибрации в коридоре, ведущем из холла, возникла тень. Приближалась к свету, наполнялась плотью, обретала знакомый облик. Маквиллен в белом костюме, статный, ловкий в движениях, издалека улыбаясь ему, красивый, голубоглазый, входил в бар. Белосельцев приподнялся, изображая на лице улыбку радости, поворачивался к нему, протягивал руку для пожатия, видя, что рука Маквиллена тянется навстречу. И на эту протянутую руку, на белую статную фигуру из темноты, словно выламываясь из стен, кинулись агенты. Вцепились в плечи, в запястья, уставили с двух сторон пистолеты в его белый пиджак. Это длилось секунду. Секунду их глаза обменивались взглядами. Маквиллен своими синими, смеющимися, неиспуганными глазами что-то говорил ему, хохочущее и презрительное. Его резко развернули и увели. Белосельцев видел спины агентов, заслонявших темными пиджаками белое облачение Маквиллена.