– Ну а какова Дочь, сука вероломная! – ощерился Зарецкий. – Божилась, что поддержит Премьера, а сама за моей спиной снюхалась с этим! Неблагодарная сука! И это после всего, что я для нее сделал!
– Мне показывали виллу в Австрийских Альпах, которую ты для нее построил, – похохатывал Астрос, торжествуя над соперником, который уступил ему в изобретательности и коварстве. – Говорят, вы уже побывали там вместе? И как прошел ваш медовый месяц?
– Терпел ее свиную похоть, от которой содрогались Альпы.
– Когда ей особенно хорошо, она хватает тебя за ягодицы и старается разорвать надвое.
– Похотливая сука, ей мало двоих и троих, а нужен гарем мужчин!
– В самые острые, сладострастные минуты она начинает материться, как дворничиха.
– В постели ей нужны штангисты и тяжелоатлеты. А еще лучше танкисты и бульдозеристы вместе с гусеничными машинами.
– У нее на правом бедре родимое пятно, напоминающее дубовый листок.
– Да ладно притворяться ясновидящим. Твои с ней похождения хорошо известны. У меня есть фотография виллы, которую ты ей построил в Ницце, – огрызнулся Зарецкий.
– Я вовремя опомнился. Быть ее любовником – слишком большая плата за акции коммуникационных корпораций. Теперь, надеюсь, и к тебе пришло отрезвление.
– Сука продажная, – зло повторил Зарецкий.
Белосельцев понимал, что ловушка захлопнулась. Два магната, как разноцветные, с изумрудными и золотыми зобами фазаны, вошли под незримую сеть. Вся хула, которую они возводили на Дочь, все угрозы уничтожить Избранника были тщательно записаны Гречишниковым и в нужный момент послужат их истреблению.
Зарецкий, нервный и злой, крутился на стуле.
– Надо избавиться от Истукана. Старый идиот спятил. Его прокисшими мозгами управляют наши враги. Неизвестно, что взбредет на ум параноику. Мы должны объединиться вокруг Мэра и сделать его Президентом. Передай ему, Астрос, я предлагаю ему мою дружбу и всю полноту поддержки. А этого трухлявого Истукана мы опрокинем. Народ, как Перуна, кинет его в реку. Пусть посмертно, но его будут судить. За расстрел Парламента, за развал СССР, за чеченскую войну, за разорение великой державы. Уж мы позаботимся, чтобы суд был открытым и честным!
Они еще недолго сидели и поднялись, условившись действовать сообща, – в ближайшие дни навестить Граммофончика.
Подойдя к окну, Белосельцев видел, как Астрос и Зарецкий выходили из подъезда. Обнимались на прощанье. Расходились каждый к своей машине. Буравков и Копейко усаживали их в салоны. Охрана, озираясь, ожидая внезапного нападения, пятилась, грузилась в черные лакированные фургоны. Разбрасывая фиолетовые брызги, машины устремились в разные стороны – к Васильевскому спуску и к ГУМу, оставив легкую гарь над металлической пустотой брусчатки.
Гречишников вернулся строгий, деятельный, дорожащий каждой минутой. Нажатием кнопки вызвал молодого человека, ведающего электронным прослушиванием.
– Подготовьте мне аудиокассету в оговоренном формате. Фрагменты, касающиеся устранения первых лиц государства. Части, где речь идет о родственниках Президента. Приложите к ней дагестанскую кассету, где записаны переговоры с Басаевым, план по раскручиванию конфликта. Материалы нужны через десять минут.
Молодой человек, молча кивнув, исчез, а Гречишников снял телефонную трубку с одного из аппаратов, лишенных циферблата, и, сменив металлические начальствующие интонации на бархатные дружеские, произнес:
– Это снова я… Ну как, шеф свободен?.. Срочная встреча… Ну и хорошо, что плавает, вода уменьшает вес тела, придает легкость проблемам… Передай, что я буду через двадцать минут, – положил трубку, задумался, забыв о Белосельцеве, беззвучно шевеля губами, словно репетировал предстоящую речь. Поднял на Белосельцева умные, спокойные глаза, в которых не было ни азарта, ни страсти, а лишь уверенность в незыблемости и безукоризненности предпринимаемых действий. – Едем к Избраннику. Мы должны получить санкцию на устранение олигархов.
Белосельцев вдруг взволновался, растерялся – до сердечных перебоев, до жаркого, пробежавшего по телу озноба. Он сейчас увидит Избранника, того, ради кого все это время совершал не праведные деяния, лукавил, вводил в заблуждение, губил репутации, рисковал своей и чужой жизнью. Голый Прокурор, стенающий от похоти. Отрезанная, со слипшимися усами, голова Шептуна. Алюминиевый кейс, набитый фальшивыми долларами. Огонь артиллерии, сметающей дагестанские села. Кусты и деревья в саду, увешанные разорванными телами. Сгоревший танкист, торчащий из люка, с обугленной костью руки. Премьер, потный, несчастный, изгоняемый из золоченой ложи. И все для того, чтобы Избранник взошел на вершину власти.
Сейчас он его увидит и должен будет непременно спросить о многом. С его ли ведома осуществляется «Проект Суахили»? Знает ли он о страшной цене своего восхождения? Сам ли он осуществляет «Проект», прорубая в Кремль коридор? Любит ли он свой народ, свою попранную несчастную Родину, ради которых приносит жертвы, пренебрегает житейской моралью, стремясь во власть с одной-единственной целью – спасти государство?
Белосельцев волновался, чувствуя, что не готов к этой встрече, и страстно ее желая.
– Ты каждый раз приглашаешь меня с собой, – спросил он Гречишникова, – в этом есть необходимость?
– Я делаю это в наших общих интересах, – важно заметил Гречишников. – Твое лицо должны знать. Ты должен быть принят в политической элите. Недалек час, когда нам потребуется много подготовленных, надежных людей. Ты один из них. Придя к власти, мы обновим кадровый состав государственных институтов, сформируем несколько новых управляющих органов. Ты можешь возглавить один из них. Например, Совет безопасности, разрабатывающий стратегию развития. Или Госсовет, объединяющий элиты и партии. Ты очень много сделал и сделаешь еще больше. Мы тебе верим и очень тебе благодарны.
Они проехали через переполненный машинами Центр, сквозь столпотворение раскаленного города, вдыхая гарь и зловоние, и очутились в закрытом спортивном комплексе, напоминающем искусственное поселение, накрытое стеклянными колпаками и сферами, прохладное, свежее и цветущее – среди ядовитой, непригодной для жизни планеты.
Они двигались сквозь посты охраны, прозрачные, бесшумно открывавшиеся двери, мимо пустых, изумрудно-розовых кортов, белоснежных спортивных залов, безлюдных, подстриженных, как газоны, футбольных полей. Людей не было видно, и их отсутствие лишь усиливало стерильную красоту расчерченного пространства.
Достигли бассейна, напоминавшего перламутровую раковину. В нем одиноко двигался пловец, плавным кролем подымая стеклянный бурун. Достиг кафельной стенки, сделал булькающий кувырок и поплыл брассом, упругими толчками продвигаясь в голубой воде, в которую погружались снопы золотистых лучей. Удалялся, достигая дальней стенки, снова совершил кувырок и шумно, подымая ворохи брызг, поплыл баттерфляем, превратившись в сверкающую прозрачную бабочку, несущуюся над водой. Сбросил стеклянные крылья и снова поплыл кролем – мягко, сильно, временами обнажая спину, скользя в растревоженной воде.