В воде сновали разноцветные рыбы, у которых, помимо плавников, были маленькие лапки нутрий, они цепко хватали обломки амфор, сносили их в одно место, словно собирались склеить. По мелководью расхаживали длинноногие кулики с загнутыми длинными клювами, но клювы эти вырастали из круглых кошачьих голов, которые ласково и тихонько мурлыкали.
Мимо пролетела большая пестрая бабочка, но между ее радужных крыльев было не тельце насекомого, а человеческая рука, сложившая хрупкие пальцы троеперстием.
– Теперь ты знаешь, куда попал. Ты ведь это хотел увидеть? – раздался за спиной Белосельцева тонкий голос Хиросимы. И пока произносилась фраза, голос менял свой тембр, наливался глубоким сочным звуком. Конец фразы был произнесен сильным грудным баритоном.
Белосельцев обернулся и успел застать чудесное преображение спускавшегося по каменным ступеням колченогого уродца, который в разноцветных вечерних лучах менял свой облик.
Изувеченная клешня превратилась в сильную смуглую руку. Из пустого плеча к земле протянулось плотное, в переливах крыло с загнутыми маховыми перьями, как у ангела. Одна нога выпрямилась, стала литой, с сильным бедром и голенью, с крепкой босой стопой. Другая, журавлиная, в мелких чешуйках, с выпуклым костяным коленом, упиралась в землю тремя птичьими когтистыми пальцами. Шея стала округлой, высокой. На ней гордо и красиво держалась черноволосая молодая голова с сильным носом и выпуклыми волевыми губами. Глаза, большие и ясные, смотрели на Белосельцева спокойно и строго. И тот понял, что перед ним Мутант, о котором поведал несчастный полубезумный Академик.
– Он не несчастный, – угадал его мысли Мутант. – Он заслужил свою долю. Он бы мог стать бессмертным, а теперь на короткое время его именем назовут скучную московскую улицу, его задергают до смерти болтливые раздраженные люди, и последние часы ему отравит беспощадная женщина, прокуренная настолько, что из нее можно добывать никотин в промышленных целях.
Теперь они стояли рядом у вечернего озера, и множество забавных, фантастических тварей, узрев Мутанта, стремились к нему, норовили приблизиться, коснуться, снискать его ласку.
– Но ведь он сказал про свой грех… Что вы воришка… И Берия вас приговорил… Отсюда его покаяние… – сбивался Белосельцев.
– Это один из его мифов, в которые он уверовал, став их жертвой. Как и миф о конвергенции, вульгарно упростивший идею всемирного, объединенного человечества. Я не воришка, якобы обокравший богатого доктора и случайно встроенный в «дело врачей». Я – антрополог, изучавший генетические возможности человека, работавший в секретной научной лаборатории КГБ под личным руководством Берии. Мы очень близко подошли к идее бессмертия, надеясь сделать бессмертным товарища Сталина, а вслед за ним и весь советский народ…
Мутант смотрел на вечернее озеро, все больше приобретавшее цвет перламутровой раковины. У него на руках нежно извивался, шаловливо шевелил пупырчатыми щупальцами маленький осьминог с головой Карла Маркса. Гибкие розоватые конечности вырастали прямо из косматых волос. Осьминог щекотал щупальцами ладонь Мутанта, желая привлечь к себе внимание. Но тот бережно выпустил осьминога в воду, и он поплыл, пульсируя пучком гибких ног, играя с нарядной рыбкой, которая была ухом ребенка с крохотными алыми жабрами.
– Я пришел к выводу, что недостаточно управлять хромосомой на молекулярном уровне – необходимо атомарное воздействие, которое должно привести к мутации всех регенерирующих систем человека. А это, в свою очередь, должно повлечь за собой воссоздание изношенных органов. С Академиком мы рассчитали мощность атомного взрыва, необходимого для такой коррекции. Мы работали рука об руку, были друзьями. К тому же мы оба любили одну и ту же прелестную женщину, а она любила только меня. Мы готовили опытный взрыв, намереваясь задействовать в эксперименте обезьяну из сухумского заповедника. Но в последний момент я решил, что сам войду в эксперимент. Был огромный риск сгореть в зоне взрыва. Или мутировать в сторону неисправимых уродств. Или превратиться в вечный источник радиоактивности. Меня отговаривали. Плакала и убивалась невеста. Рыдала мать. Сам Берия не рекомендовал мне участвовать в эксперименте, ибо дорожил мной. Но я решился. Мы полетели на «Ил-18» в Казахстан, под Семипалатинск, где готовился взрыв…
На ладонь Мутанта села большая изумрудная стрекоза с лицом Михаила Ивановича Калинина. Шелестела слюдяными крыльями, перебирала чуткими лапками. На клинышке бороды висела крохотная капля сладкого цветочного сока. Мутант бережно поднял ладонь, легонько дунул, стрекоза полетела в трепещущем блеске, подгибая длинное прекрасное тельце. Оглядывалась на Мутанта, поправляя лапкой крохотные очки. Белосельцев чувствовал исходящую от Мутанта благодатную силу, привлекавшую к себе резвящихся тварей. Так святого в лесах посещают медведи, смиренно ложась к ногам блаженного праведника.
– Мы прилетели в степь, где готовился наземный ядерный взрыв. Попутно решалась проблема устойчивости военной техники к ударной волне и проникающей радиации. В степи на разных расстояниях от башни с зарядом были расставлены американские танки «Шерман», самолеты «Спитфаер» и «Б-29». Именно его кабину я облюбовал для эксперимента. Разместил приборы, клеточный материал, ткани растений и животных. Приготовил себе место в кресле второго пилота. Помню, мы говорили с Академиком. Я предлагал ему разделить со мной участь, сулил бессмертие, увлекал возможностью приобрести небывалый для человека, поистине божественный опыт. Он отказывался. Говорил, что должен следить за качеством взрыва, дабы обеспечить мне безопасность. На самом же деле, как я узнал от одного испытателя, он увеличил мощность взрыва вдвое. Хотел меня погубить и воспользоваться моей невестой. Таков он, этот «нижегородский мученик», великий диссидент, совесть нации…
Белосельцев видел, как вокруг журавлиной ноги Мутанта обвилась крохотная изящная змейка. Нежилась, терлась головкой с крохотными рубиновыми глазками. Белосельцев узнал в ней поэта Симонова, который мечтательно раскачивался и читал свое стихотворение «Жди меня». Мутант осторожно освободился от змейки, и она скользнула в камнях, сверкнув на прощание добрыми красными глазками.
– Наступил день эксперимента. Меня посадили в кабину «Б-29», включили датчики и антенны, которые должны были передать параметры моей жизнедеятельности в микросекунды длящегося взрыва. И оставили одного. Я смотрел на большие американские часы с дергающейся секундной стрелкой и ждал взрыва. Не скрою, мне было страшно. Вдруг я увидел, как, подымая шлейф пыли, мчится машина. Из нее вышли Берия и Академик. Академик поднялся на крыло самолета и заглянул в кабину. «Ты ничего не хочешь мне сказать?» – спросил я его, надеясь, что он раскается в своем вероломстве и вызволит меня из кабины. «Дай я тебя поцелую», – сказал он. Наклонился и поцеловал. Я почувствовал на губах вкус раздавленного клопа. Потом поднялся Берия и крепко пожал мне руку. Сказал, что об итогах эксперимента немедленно доложит товарищу Сталину. Подарил мне свои темные очки, чтобы не так слепила атомная вспышка. Они уехали, а я остался ждать…
На голову Мутанта села сорока с великолепным темно-зеленым хвостом, нежно-белой грудью и с двумя головами, одна из которых принадлежала фельдмаршалу Паулюсу, а другая – генералу Власову. Обе головы в фуражках Вермахта ссорились, стрекотали, требовали вмешательства Мутанта. Тот бережно снял с головы сороку, держа ее за тонкие лапки. Фельдмаршалу Паулюсу сказал по-немецки: «Арбайтен унд нихт ферцвайфельн», – а генералу Власову по-русски: «Слава России!» Оба тотчас успокоились, козырнули, пожали друг другу руки, и сорока, радостно тараторя, полетела в вечернем розовом небе.