Владелец станции скосил глаз на свой стеклянный, в виде циферблата сосок, повертел другой сосок, в виде пластмассовой ручки, находя необходимую волну. Подтянул к губам собственное ухо и прокричал:
– Москва, ты слышишь меня?.. Люди, вставайте с колен!.. Все на защиту Белого дома!.. Вместе – мы сила!.. С нами Америка!.. Мы победим!.. – В желудке его сильнее заработал передатчик, замерцал рубиновый индикатор в пупке, волосы наполнились синими молниями и зарницами, и с них во все стороны понеслись призывы сражаться.
К микрофону приник молодой, владеющий собой человек в ничем не приметной одежде:
– Я – «Восьмой»!.. Я – «Восьмой»!.. «Первый», как слышите меня?.. – И, сделав обычную в этих случаях паузу, передал в открытый эфир шифровку: – «Над Мадридом безоблачное небо…»
Это был агент Чекиста. Белосельцев перестал испытывать мучительное одиночество. Белый дом был наполнен тайными единомышленниками. Ситуация была под контролем. Он двинулся дальше по коридору.
Но не каждый, кто попадался Белосельцеву на пути, являлся рядовым защитником, самозабвенным ополченцем, бескорыстным ратником, поднявшимся на бой по зову сердца. Здесь были стратеги и полководцы, опытные военачальники, кто создавал план обороны, вырабатывал тактику отпора и наступления. Белосельцеву встретились двое, переходивших с этажа на этаж. Их громкие голоса разносились в гулком пространстве.
– Приказываю бомбить Кремль!.. Вызвать Четвертую воздушную армию!.. Бомбо-штурмовой удар по Министерству обороны и КГБ!.. Сверхточным оружием по памятнику Карлу Марксу!.. Напалмом по Библиотеке имени Ленина!.. В случае, если войска не уйдут в места традиционной дислокации, приказываю нанести ядерный удар по ЦК, где расположен штаб путчистов!.. Выполняйте!.. – это говорил в переносную рацию генерал в авиационных погонах, чей рот, произнося эти грозные приказы, улыбался. Чем беспощаднее были приказы, тем шире улыбалось лицо, словно зубы генерала грызли железные удила, а раздвинутые кончики губ задирались вверх, изображая улыбку. Что-то милое, мягкое было в этом лице, на которое хотелось смотреть и смотреть. «Улыбка Джоконды», – завороженно подумал Белосельцев.
– Педерасты!.. Суки паршивые!.. Яйца им оторву!.. В унитаз головой!.. Бутылку в зад!.. Уши отрежу!.. – эта сдержанная мужественная речь принадлежала Летчику, которого Белосельцев уже видел не столь давно в засекреченной подмосковной усадьбе.
Оба авиатора, удачно дополняя друг друга, посылали приказы авиационным соединениям. Подымали стратегическую и фронтовую авиацию. Направляли на цитадель путча, приказывая разбомбить опостылевшие башни и соборы Кремля.
Едва они исчезли, как на лестничной площадке появились трое. Их можно было бы принять за Бурбулиса, Полторанина и Шахрая, если бы не благородные и задумчивые выражения лиц. Они держали на весу карту Москвы, предлагая каждый свой план противодействия путчу.
– Мне кажется, было бы вполне уместно, в силу трудно осмысливаемых и слабо предсказуемых факторов, на изучение которых история просто не оставляет нам реального социального времени, затопить Московский метрополитен, – произнес тот, кто был похож на Бурбулиса костяными, вываренными добела глазами и хрящевидными, тихо пощелкивающими губами.
– Тут, бляха-муха, одной водой, бляха-муха, не обойтись, бляха-муха, – говорил благообразный господин с утонченным лицом преподавателя Сорбонны, чем-то похожий на Полторанина. – Тут, бляха-муха, надо взорвать, бляха-муха, цистерны с хлором, бляха-муха, которые стоят, бляха-муха, на «Москве-товарной». Противогазами вас обеспечу. У меня их два. Только не тебе, бляха-муха, – он сердито ткнул в грудь маленького человечка в камуфляже, чьи чуткие усики, желтоватые резцы и розовая капелька носа делали его похожим на крысу. Этот третий пропустил мимо ушей обидные слова и деловито заметил:
– Надо связаться с Академией наук. С Институтом физики Земли. Пусть включат установку «Комсомолец», с помощью которой можно создать над Москвой озоновую дыру и вынудить путчистов сдаться.
Так, размышляя, они неторопливо прогуливались по коридорам Дворца, и тот, что напоминал Полторанина, грациозным движением аристократа извлек из кармана початую бутылку водки и огурец, и они на ходу подкрепились.
Другая троица, не слишком удачно загримированная под Гайдара, Чубайса и Явлинского, кралась тихонько, сторонясь встречных, прячась в тень.
– Они ведь не могут меня повесить? – жалобно вопрошал тот, что был подобием Гайдара и напоминал надутую соску с пипкой на голове. – Ведь мой дедушка был пламенным революционером и один шашкой зарубил двадцать пленных белых офицеров. Ведь есть же, в конце концов, родовые заслуги перед советским строем? – Он издал странный пукающий звук, от него отделился розовый прозрачный шарик, полетел под потолок и там приклеился к люстре.
– Мой благородный друг, – произнес тот, кто чем-то напоминал Явлинского. – Вы успели своей оппортунистической деятельностью перечеркнуть заслуги вашего деда и отца перед советской властью. Не думаю, что вы заслуживаете снисхождения. Другое дело я. Мои «500 дней» являются развитием экономической теории социализма. Ко мне, как я узнал, нет никаких претензий со стороны Чрезвычайного Комитета, который, слава богу, покончит наконец с экономическим хаосом и подрывным оппортунизмом.
– Мудаки вы оба, – сказала рыжая копия Чубайса, у которой каждая пора лица вскипала розовой каплей пота. – Нас если не повесят, то утопят в канализации. Если не утопят, то заживо сожгут в крематории. Если не сожгут, то разорвут тросами, привязанными за бэтээры. Так что кончайте пиздеть. Вот три билета на рейс «Люфтганзы». И молите ГКЧП, чтобы не пустил в нас зенитную ракету.
Все трое крадучись прошли мимо Белосельцева, и тот увидел, что двойник Гайдара сотрясается от рыданий.
Белосельцеву хотелось оценить истинные силы защитников. Понять, возможно ли реальное сопротивление штурмующим регулярным частям, спецподразделениям и танковым ударам.
Он видел несколько автоматов, двуствольных охотничьих ружей и казачьих сабель, две-три деревянных рогатины, несколько кос и крестьянских молотильных цепов. Видел метательные устройства, изготовленные из деревянных рогулек и резиновых лент. В одном месте заметил ящик перезрелых помидоров, чье попадание в танк оставило бы эффектную алую кляксу. Арсенал был внушительный, однако явно недостаточный для перехода в контрнаступление. По-видимому, существовали и другие силы отпора.
Белосельцев обходил вестибюли, и в главном, парадном, где мраморная лестница с пунцовым ковром вела от роскошных входных дверей вверх, в центральные апартаменты Дворца, под потолком, на высокой люстре, на кованом обруче с хрустальными подвесками, сидели демоны. Нахохлились как беркуты, ссутулив горбатые спины, сжав грубые, могучие крылья, приспустив оперенные хвосты. Их лысые головы с загнутыми костяными клювами были недвижны. Лишь мерцали крохотные злые глазки, на которые опускались желтоватые кожаные веки, вдруг яростно вспыхивали, словно видели жертву. И тогда демоны склоняли вниз складчатые голые шеи, раскрывали язвительные рты, готовые выдыхать длинное шипящее пламя. Под люстрами, где сидели демоны, на красном ковре скопились белесые зловонные кучи помета, о которые неминуемо споткнется башмак атакующего десантника.