Теплые волны испуга и дыхания переплескивались из ее груди прямо в его грудь. Он испытывал волнение, влечение к ней и одновременно нежную заботливость, стремление ее защитить. Ему казалось, что хотел впустить, погрузить ее в это безопасное, охраняющее, сберегающее пространство.
– Да это просто салют в нашу честь… – пробовал он пошутить. – Уже второй за время нашего знакомства…
Она посмотрела на него благодарно и чуть улыбнулась.
Больше не стреляли. Танцы продолжались. В них постепенно исчезла истерика. Кто-то уже смеялся, почти естественно. Показывал ногу в домашнем чувяке. Кто-то расшаркивался босыми ступнями, церемонно приглашая даму. И уже выкрикивали, продолжая кружиться:
– Сергей Иванович, хватит вам с Геннадием Павловичем танцевать!.. Идите к нам!.. А то мы с Тоней шерочка с машерочкой, сколько можно!..
Больные успокаивались, расходились. Врачи, прекращая танцевать, брали их под руки, осторожно разводили по палатам. Постепенно гасли вынесенные на воздух лампы. Валентина вдруг быстро, сильно, продолжая кружиться, ввела его в тень. Потянулась к нему и поцеловала, не попадая в губы, вскользь. Пробежала пальцами по его шее, затылку.
– Спасибо!.. Спокойной ночи!.. – и исчезла.
А он, ошеломленный, глядел на пустую площадку, где уже никто не танцевал, но все еще гремела музыка. И сыпался из-под лампы прозрачный ворох бесшумных насекомых, как невесомый планктон тропической ночи.
Утром очень рано его разбудил Сесар. Прикоснулся к плечу, наклонив большое, затянутое в военную форму тело. В окне сверкал зеленый, чисто умытый вулкан. Перламутровый дымок мелкими барашками спускался по склону, словно отброшенная на спину прядь. И это напоминало женский портрет перед зеркалом – утренняя свежесть, изумрудное, атласное облачение, расчесанные гребнем душистые кудри. Все вокруг искрилось, блестело. И это лучистое утро породило в нем беззвучное радостное восклицание. Он вспомнил вчерашний танец, быстрый неловкий поцелуй, гибкие пальцы, пробежавшие по его плечу. Открывшееся во время танца, распахнувшееся под сердцем пространство не закрывалось, счастливо обнимало и это сверкающее утро, и женственную, нежную, несмотря на свою огромность, гору, и Сесара, трогательно разбудившего его на восходе.
Поврежденное плечо почти не болело, и он, оставив его забинтованным, не воспользовался перевязью. Они мчались в порт Коринто. Сесар рассказывал, что ночью у подножия вулкана была стычка. Банда «контрас» пыталась проникнуть в город, но была отброшена и ушла в леса на вулкан. Белосельцев оглядывался на огромный, залитый солнцем конус, и не верилось, что на этой изумрудной горе таятся люди, держат исцарапанное, пахнущее порохом оружие.
– Наш план таков. – Сесар крутил ручку вмонтированного в панель транзистора, оглашая салон огненной, струящейся музыкой, похожей на отражение солнца в летящей, бурливой воде. – Сядем на катер береговой охраны, поплывем на остров, где расположена зенитная батарея, охраняющая порт. Вы сможете сфотографировать расчет, несколько дней назад отогнавший вражеский самолет. Потом ненадолго выйдем в открытое море, а к вечеру вернемся в Чинандегу.
Белосельцеву важно было осмотреть порт, куда причаливали советские сухогрузы, подходили танкеры с нефтью и размещались стратегические запасы топлива, за которыми охотился враг. Ему хотелось, хотя бы бегло, оценить надежность береговой обороны, которую то и дело прорывали «контрас», подбираясь к нефтехранилищам, к пирсам, желая взорвать терминалы, усилить экономический кризис в стране.
Они въехали в Коринто мимо пакгаузов, складов. Сквозь рифленое железо и погрузочные краны мутной каменной зеленью плеснул океан. Белосельцев был рад его появлению, без экзотики, без белых песков и тропических пальм, среди рабочего бетона, мазута и стали.
На маленькой площади остановились. Виднелись пирсы, над крышами домов возвышалась черно-красная корабельная труба с прозрачным дымком и надписью «Индепенденсия». Тут же, неподалеку, высились белоснежные цилиндры нефтехранилища, легкие, парящие, напоминавшие аэростаты. Сесар пошел под навес, где стояла красная пожарная машина, и тучный пожилой пожарник, с белыми отвислыми усами, напоминающий моржа, что-то стал ему объяснять, пальцем описывая вензеля. Белосельцев подумал, что таких персонажей изображают на рекламе пива.
– Здесь нужен объезд к пирсу военных катеров, – сказал, возвращаясь, Сесар.
Катили в узких проулках, среди маленьких домиков с открытыми галереями, распахнутыми настежь дверями, где утлый быт не прятался, а дымил глиняными очагами, смотрел линялым рассохшимся деревом. В качалках дремали старики, тут же визжали, клубились смуглые черноголовые дети, слонялись тощие собаки. Кто-то усаживался за трапезу, кто-то стучал молотком, строгал, мастерил. И над всем возвышались белые, как пломбир, цистерны нефтехранилища, от которых веяло заиндевелой прохладой.
Белосельцев по неуловимым признакам – количеству стоявших под разгрузкой кораблей, числу работающих кранов, по интенсивности уличного движения – оценивал загруженность порта. Находил ее невысокой, сказывались экономический спад, морская блокада, состояние тлеющей войны. Но жизнь дворов, суета в проулках, звенящая отовсюду солнечная утренняя музыка отвлекали его, и он сожалел, что не может сфоторафировать тех темноглазых, лоскутно одетых детей, ухвативших за хвост терпеливую большую собаку. Или того недвижного, изможденного старика, чьи худые кулаки на коленях были того же цвета, что и коричневые камни на мостовой.
Перед раскрытыми воротами, у старого просторного дома с резными колонками и черепичной замшелой крышей, толпился народ. Стояли мальчики в одинаковых белых рубашках и черных галстуках-бабочках. Чуть в стороне собрались девочки в белых чулках, в ангельски-прозрачных целомудренных пелеринах. Дорогу загородил большой старомодный автомобиль с открытым верхом, медными клаксонами, убранный цветами и лентами. Из дома выходила невеста в прозрачной фате, в кружевах, черноволосая, с белым цветком в волосах. Ее вел за руку стройный молодой человек в темном костюме, в цилиндре, с алой розой на груди. И вид этой свадьбы, предстоящее венчание, красивые лица жениха и невесты, ощущение празднества обрадовали Белосельцева как знак продолжающейся, неугнетенной жизни, и он мысленно послал жениху и невесте свое благословение.
Они проезжали совсем близко от нефтехранилища.
– Эти цистерны пытается разрушить враг. – Сесар осторожно вел машину мимо сахарно-белых объемов. – Их катера хотят прорваться к порту. Их самолеты на бреющем полете приближаются к Коринто и выпускают ракеты. На прошлой неделе зенитчики с острова отогнали такой самолет.
Белосельцев чувствовал тяжесть переполнившего цистерну топлива, давление закупоренного в оболочку горючего. И вдруг испугался, представив взрыв, падающий на свадьбу липкий огонь. Стряхнул, отогнал наваждение.
Приехали на базу патрульных катеров, оставили машину у штаба. Дежурный офицер провел их к причалу, где стоял единственный небольшой светло-серый катер с двумя пулеметами, на носу и на корме, установленными на аляповатых турелях. Моряк, голый по пояс, с длинным подбородком и остроконечным, похожим на клюв носом, смазывал турель маслом, качал пулемет. Его голова была повязана плотной красной косынкой, и он напоминал корсара. Один его глаз был плотно сжат, а другой, выпуклый и мерцающий, был приближен к пулеметному прицелу.