— Занимайся хаосом ты, а я буду заниматься космосом. А дядюшка Зю пусть поволнуется. Будет сговорчивей в вопросах социальной политики.
Голос в телефоне пропал, но тревога в кабинете Виртуоза витала, как струйки табачного дыма. Его вероломство было угадано. Его предательство состоялось. Его друг и покровитель, кому он был обязан карьерой, — Ромул своим тонким чутьем и звериным инстинктом уловил интригу и замер, боясь наступить в капкан. Было скверно ощущать себя предателем. Не успокаивали мысли о политической целесообразности, банальные утверждения, что в политике будто бы нет ни друзей, ни врагов, а только интересы. Едва ли государственным интересам страны способствовала затеянная интрига. Она способствовала интересам Рема, который стремился ослабить соперника, отнять у него образ Духовного Лидера, противопоставить ему образ чудом спасенного престолонаследника. Один миф уничтожал другой. Он, Виртуоз, управлял сражением мифов, оставляя в общественном сознании только одну непререкаемую величину— Президента, который станет избираться на «второй срок». Но отвечало ли это интересам России, было неясно.
Было ясно другое. Генетический эксперимент над историей получал свое развитие. Сонная почка, взятая с тупиковой, обрезанной ветки, была привита к живой плодоносящей вершине и приросла к ней, пустила робкий побег. Молодой провинциал с золотистой бородкой, имевший некоторое сходство с царем, преодолел свою провинциальную робость и, судя по его высказываниям у монахов, стал входить в роль. Прошлое, казавшееся навсегда отторгнутым, было перенесено в будущее и породило мутацию. Возникнет ли в результате прививки наливной сладостный плод или на стволе истории вырастет горький ядовитый сморчок, — покажет время. Неопределенность продлится недолго и выльется либо и долгожданное цветенье, либо в череду катастроф, и русская история совершит еще один уродливый кривой завиток.
Он тосковал, не в силах предугадать результат. Будущее было туманным. Канал, связывающий его с абсолютом, коридор в небеса, где витают смыслы, был для него перекрыт. Его изощренности, его мистического опыта не хватало, чтобы заглянуть туда, где творится метаистория.
Он подошел к портрету матери, сделанному именитым художником Нащокиным с ее молодой фотографии, — прекрасная, в профиль, с утонченными чертами, легкой горбинкой носа, пышными волосами, она напоминала греческую камею. Он так любил ее, так к ней стремился. Она не умерла, а лишь удалилась в чудесное время, когда они жили вдвоем на даче с солнечной, смолистой верандой. На полу корзинка с грибами — подосиновики, боровики, веселые разноцветные сыроежки, и он выбирает из корзинки тугой, прохладный, с бархатной шляпкой гриб, несет маме, и ее восхищенное, родное лицо.
Бросить все, вырваться из безумного, с нарастающим хаосом мира и умчаться на световом луче в ту солнечную теплую осень, где сухая деревянная дача, мама, ее акварели, недвижные, в золотистом сиянии, иконостасы подмосковных лесов.
Алексей понимал, что над ним совершают насилие, добро или злое, но противоречащее его воле, вовлекающее в неясную, скрываемую от него затею. Затея была связана с именем покойного императора, с тревожными вихрями, которые не утихали в обществе вокруг венценосных жертв «красного террора». Балагур и веселый циник Марк Ступник тиснул в газете шутливую статейку, в которой раскрывал «тайну» его, Алексея, царственного происхождения. За эту статейку он был наказан сначала начальством, а затем беспощадным роком, лишившим его жизни. Тот же рок выхватил его из Тобольска, перенес в Москву и начал водить по кругам, где его поджидали, были осведомлены о его «родословной», принимали, как наследника трона. Он противился этой мистификации, находил ее дурной и опасной, но чувствовал, как постепенно, от раза к разу, меняется его отношение к навязанной роли, как примеряет он на себя эту роль, как пробует играть ее в угоду таинственному, скрывавшему свое имя распорядителю. Звонок в прихожей был ожидаем. Был продолжением мистификации.
На пороге стоял худощавый, с узкими плечами господин, чье лицо, казалось, было напудрено металлической пылью, а колючие, грубой щеткой, усы только что счищали окалину с водопроводной трубы. Маленькие глаза настороженно мигали, рот пытался улыбаться, но в зрачках оставалась плохо скрываемая растерянность.
— Алексей Федорович, разрешите представиться. Председатель партии «Единая Россия» и по совместительству, что называется, спикер Государственной думы Сабрыкин. Иногда меня показывают по телевизору, но все говорят, что в натуре я лучше. — Он трескуче засмеялся, топорща усы, с которых просыпалась на пол железная пыльца. Обеими руками схватил ладонь Алексея и долго тряс, проходя вслед за хозяином в комнаты.
— Да, да, узнал вас, — Алексей освобождал руку, на которой остался след металлической ржавчины. — Чем обязан визитом?
— Видите ли, Москва слухами полнится. Мы, как и все, смотрим телевизионные программы. Встреча с монархистами — странные, не правда ли, люди? Визит в монастырь под водительством митрополита Арсения — глубочайший, скажу я вам, дух, светило и, не сомневаюсь, будущий Патриарх Московский и Всея Руси.
— Боюсь, что вы тоже введены в заблуждение.
— А это наша такая доля — блуждать. Знаете, у нас в Думе все блуждают, никто не сидит на месте. Как голосовать, так в зале нет никого. Один депутат за два десятка других голосует. А как зарплату получать, так все на местах. Но вы не подумайте, народ у нас дружный, душевный. Умеем закон принять. Вот и послали меня к вам пригласить на наш «круглый стол», чтобы вы приняли участие в дискуссии.
— В чем суть дискуссии?
— Видите ли, «белые» и «красные» никак не могут между собой столковаться. Только чуть-чуть поутихнут, как что-нибудь опять обнаружится. Сейчас вы, Алексей Федорович, обнаружились. И наши думские фракции хотят с вами познакомиться. Высказать на ваш счет свое мнение. Все будет снято на камеру и показано в программе «Парламентский час». Очень солидная, доложу вам, программа.
Нельзя было отказаться. Не он управлял событиями, а кто-то властный и ведающий выстраивал эти события, словно ступени лестницы, по которой он поднимался вверх, быть может, к последней ступени, за которой следовало падение в бездну. К тому же, на встрече появится телевизионная группа и загадочная женщина, волновавшая его своей печальной тайной, своей грустной и недоступной красотой.
— Что ж, поедем, — сказал Алексей и покорно отправился к зеркалу повязывать галстук.
У подъезда их ждала машина с четырьмя кольцами на радиаторе. Ловкий молодой шофер с загорелым лицом спортсмена предупредительно распахнул перед ними дверцы.
— Эта «ауди» закреплена за вами, Алексей Федорович. В любое время дня и ночи. Водителя зовут Андрюша, он и кофе сварит, и избу, если надо, зажжет, и коня на скаку подстрелит. Правда, Андрюша?
— Мы избы не жжем и коней влет не стреляем. Мы плохим людям во лбу дырки делаем, — белозубо рассмеялся шофер, дожидаясь, когда пассажиры удобно разместятся в салоне. — Плохим людям лучше к нам не соваться.