— Все говорят мне, что я — отпрыск рода Романовых. Что я — претендент на русский престол. Я-то знаю, что это не так. Что это недоразумение, плод нелепой шутки, за которую шутник заплатил ужасную цену. Но меня продолжают уверять и оказывают мне чуть ли не царские почести. Я вижу в этом чей-то коварный замысел, чью-то хитроумную интригу. Но что-то со мной происходит, какие-то странные перемены. Там, у монархистов, я вдруг остро ощутил бремя власти, не своей, разумеется, а власти царя, вождя, властителя такой громадной страны, как Россия, и словно бы стал примерять на себя эту непомерную тяжесть. В монастыре, когда замироточила икона, мне кажется, я ощутил дуновение святости. Опять же не моей, а таинственной чудесной силы, делающей непрозрачное прозрачным, неживое живым, смертное бессмертным. Сегодня, в Думе, когда все ссорились, поносили друг друга, когда проснулись и сразились все неистовые духи русской распри, я вдруг понял, как важно России преодолеть эти длящиеся веками расколы. Мне показалось, что я могу их преодолеть, еще немного, и найду рецепт долгожданного русского примирения. Что со мной происходит? Ко мне подошел странный человек, демонического вида, ласковый, приторно-сладкий, с жестокими глазами вампира. Представился режиссером Олеарием. Сказал, что существуют практики и искусства, способные преобразовать физическую природу человека, внести изменения в его генетический код. Он дал мне понять, что на меня воздействуют с помощью этих практик, и мой генетический код Горшковых преобразуют в генетический код Романовых. Какая-то дичь, безумие. Но там, в монастыре, когда я представил казнь царской семьи в ужасном подвале, представил, как пули из револьвера вонзаются в хрупкое тело цесаревича, я испытал в груди ужасную боль. Что со мной происходит?
— Вы и есть Романов. Вы и есть цесаревич. Вы и есть претендент на русский престол. Когда я вас увидала, меня поразило ваше сходство с Государем Императором, не внешнее, а внутреннее, духовное. Наивность, доверчивость, прямота. Исходящий от вас свет и одновременно глубокая печаль, необоримая и трагичная. Я почувствовала вас сердцем, как будто ангел пролетел и сказал: «Это он». Я из старинного дворянского рода Волховитиных. Мои предки сражались под Псковом со Стефаном Баторием. Вместе с Петром ездили в Голландию и строили на Балтике флот. Вместе с Суворовым брали Измаил. Погибали на Бородинском поле и под Плевной. При большевиках нас расстреливали под Воронежем, рубили шашками в Крыму, морили на лесоповалах. Я — последняя из Волховитиных. Всю жизнь живу среди враждебных, чужих, оглохших и ослепших людей. Несу под сердцем золотую свечечку своей фамильной веры, родовой чести и красоты. Когда я вас увидала, эта свечечка вдруг ярко вспыхнула. Вы тот, долгожданный, кого вымаливали соловецкие мученики, о ком мечтали изгнанные за правду эмигранты, кого выстрадала Россия. Верьте мне, вы получите царство, и при вас Россия снова станет могучей православной монархией, империей света.
Ее слова кружили ему голову. Не безумной, неисполнимой мечтой. Не честолюбивой страстью. А звуками чудесного голоса, музыкой близких, сияющих глаз, песнопениями прекрасного лица, ставшего вдруг драгоценным. Ее лоб с разлетом изумленных золотистых бровей, на которые хотелось дохнуть. Ее губы с тончайшим рисунком, которого хотелось коснуться губами. Ее высокая белая шея с розовой ниткой кораллов, под которой трепетала нежная жилка.
За окном, по темной воде, плыла баржа, плоская, низко сидящая, с прожектором на высокой мачте. Прожектор озарял палубу, на которой кружились в танце клоуны и шуты. Ряженые, размалеванные, в колпаках, смешных балахонах, полосатых чулках. Ходили взад-вперед на ходулях. Кувыркались. Жонглировали тарелками и кеглями. Среди них расхаживал косматый медведь. Скакал рогатый козел. Гримасничала дрессированная обезьяна. Плавучий цирк оглашал берега бравурной музыкой, хохотом. На турнике кружилась, сверкала, кидалась вниз и снова взлетала маленькая гимнастка, похожая на серебристую птицу. Цирк проплывал, оставляя на воде пестрое отражение, будто за баржой тянулось лоскутное одеяло. Алексей улыбался блаженно, радуясь этой детской потехе. Волны раскачивали поплавок, и ему казалось, что он на качелях.
Он вдруг ощутил хрупкость, быстротечность, случайность этих драгоценных мгновений, которые были, как разноцветная искра в хрустальном бокале: голову поверни — и погаснут. И нужно сберечь эту светоносную грань, этот ускользающий поворот головы, чтобы не исчезли ее близкие брови, рисунок губ, похожий на розовое крыло мотылька, чтобы продолжала биться на шее ее хрупкая милая жилка. Нужно покинуть этот коварный город, спрятаться там, где их не достанут рубящие сабли, лязгающие револьверы, грубые крики насильников. Где они сберегут эти хрупкие мгновенья, эту радужную искорку, эту горящую свечечку. Теперь же, немедленно, встать и уехать.
— Мы так мало знакомы, и так много друг другу сказали. Мы должны дорожить этой чудесной случайностью. Или, напротив, этой неслучайной, нам уготованной встречей. Ее надо сберечь, сохранить. Здесь столько коварства и хитрости, столько тайных угроз. Мы должны уехать. Сбежать из плена. Перелезть высокую стену, о которой вы говорили. Вырваться из равелина. Убежим, заметем следы, чтобы нас не догнали. Как в сказке, кинем гребень, и вырастет непролазный лес. Кинем полотенце, и разольется река. Убежим в Сибирь, где «сосна до звезды достает».
— «Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы, ни кровавых костей в колесе?»
— «Чтоб сияли всю ночь голубые песцы надо мной в первобытной красе».
Это было восхитительное совпадение, к ним одновременно явились строчки из русского священного текста. Значит, они оба молились по одному и тому же молитвеннику. У обоих было одно и то же евангелие.
— Я знаю заброшенные деревни в тайге. Поселимся в избушке. Я буду охотиться, рыбу ловить, собирать кедровые орехи. Нас никто не отыщет. Мы избегнем опасности. Не будем знать ничего об этом ужасном жестоком мире, где казнят царей, убивают поэтов, тихие родовые усадьбы оплетают колючей проволокой. Давайте встанем сейчас и уедем.
— Нет, мы не можем уехать. У вас совсем другая судьба. Вы избранник. Вам суждено стать русским царем. Спасти Россию, воссоздать великую империю, где восторжествует дух, воцарится красота, возобладает могущество, не свирепой силы и подавления, а добра, справедливости, русского стремления к божественной правде. Я вижу вашу судьбу, ваш венценосный удел. Я буду молиться за вас, следовать за вами, благословляя издалека ваш путь. И если вы позовете, я окажусь рядом. Буду вам служанкой, помощницей. К вам придут все народы, все обиженные и оскорбленные, все обожающие Россию. Ваш удел — воссоздать Империю, чертежи которой уже приготовлены, лежат на небесном престоле. Ждут, когда вы их перенесете с небес на землю.
Она говорила страстно, с молитвенным упованием. Вовлекала его в свою веру, в свое пророчество. Она была ясновидящей. Прозревала его триумфальный путь, его победное шествие. Венчала на царство. Набрасывала ему на плечи горностаевую мантию. Надевала на голову золотую корону. Вела к золоченому трону под парчовым балдахином. В тронном зале под хрустальными люстрами склонялись перед ним сановники в алых лентах, полководцы, усыпанные орденами, убеленные сединами государственные мужи, славные на всю Россию поэты и художники. Голова у него кружилась, и он с обожанием, с мучительной сладостью видел, как плещет зеленая волшебная влага в ее сияющих близких глазах, как приближаются к нему ее губы, словно мотыльковые, в нежном узоре, крылья.