— Так это был информатор, — улыбнулся я. — Ну, тогда совсем другое дело. А я было подумал…
— Информатор, товарищ полковник, — с готовностью подтвердил старший наряда. — Даже и не сомневайтесь.
— Теперь не буду, — по-доброму улыбнулся я и, повернулся к самому молодому. — Кто такой?
— Сержант Козихин, — пискнул он и попытался распрямить плечи.
— Что пишут из дому, Козихин, как урожай? — продолжил притворяться отцом-командиром я.
— Нормально, — ответил он и густо покраснел.
— Очень хорошо, — я снова нахмурил брови. — А кто учил вас, Козихин, направлять оружие в живот гражданам?
— А… — он опешил, тут же получил удар по почкам от стоящего рядом старшины. — Виноват, товарищ полковник, — убрал автомат за спину.
— Еще как виноват, — согласился я. — А в целом… Значит, агентура работает, лейтенант?
— Так точно! — преданно глядя мне в глаза, гаркнул он. — Работает отлично, — на сей раз он и не подумал напоминать мне, что он все-таки старший лейтенант.
Согласно документу прикрытия, на который и был куплен билет, я был полковником главного управления собственной безопасности МВД и носил красивую фамилию Краснов. Больше, чем уверен, в этой организации действительно трудится человек с такой фамилией и именно в этом чине. Не удивлюсь, если он даже немного на меня похож. А еще я знаю твердо, что этот документ действительно выписан в МВД по распоряжению его первых лиц. Иначе не бывает.
То-то эти трое так задергались. Если бы я приказал им прямо здесь, на месте исполнить на три голоса «Мурку» или станцевать танец маленьких лебедей, исполнили бы в лучшем виде, на радость всем. Желающих, знаете ли, «бодаться» с организацией, которую я как бы представлял, в милиции очень мало. Гораздо меньше, чем желающих служить честно, во многие разы.
— Ладно, — наконец, через губу, молвил я, — с агентурой у вас, как посмотрю, порядок, работает исправно. А как у вас, ребята, обстоят дела с физической подготовкой?
— Нормально, — ответил старшой, — в смысле, хорошо обстоят.
— Да, ну? — удивился я. — И у тебя лично?
— Так точно!
— Ну, тогда… — я встал на ноги. — Бери, старлей, мою сумку и пошли. Проводишь меня до вагона, а по дороге немного поговорим. Кто у вас, тут, кстати, начальник?
— Мустафин.
— Это который?
Он действительно допер сумку до вагона, аж весь взмок. Потом занес ее внутрь и аккуратно поставил под сиденье. Я вышел на перрон, а он следом.
Не считайте меня зажравшимся барином, просто, если сумку человеку к вагону с почтением несет мент из линейного отдела, это означает, что трогать ее никому и ни в коем случае нельзя. Или вы, действительно, думаете, что ворье на железной дороге работает исключительно на свой страх и риск?
— Какие еще будут распоряжения, товарищ полковник? — старлей вытер кепкой трудовой пот со лба и вытянулся в струнку.
— Никаких, — безмятежно ответил я. — Свободен, — и тонко пошутил. — Пока.
— Есть! — он приложил лапу к уху, лихо развернулся, почему-то через правое плечо и ушел на фиг строевым шагом, совершенно искренне счастливый, как человек, угодивший под самосвал, но оставшийся в живых.
Поезд набрал ход, застучали колеса, замелькали огни за окошком. В дверь купе робко постучали.
— Да! — гаркнул я, не выходя из образа великого и ужасного.
— Не желаете чаю? — проводница поправила форменный кителек и очаровательно улыбнулась. — Или, может, чего покрепче?
— Постелите постель, — распорядился я, — потом принесете чай с лимоном.
— Да, конечно.
— Через двадцать минут я лягу спать. Предупредите всех, если кто вздумает шуметь, до Москвы не доедет, будет ночевать в КПЗ на первой же станции, — сурово молвил я. — Ко мне в купе никого не подселять. Все понятно?
— Понятно, — она нервно поправила прическу. — Не беспокойтесь.
— А я и не беспокоюсь.
Я лег на диван и провалился в сон, совершенно не беспокоясь о судьбе сумки подо мной. Ничего такого с ней не случится, потому что…
Почему, «потому что», я понял только несколько часов назад и всерьез засобирался кое с кого за весь этот цирк лилипутов спросить. Так сказать, без скидок на возраст и революционное прошлое.
Я вылез из-под земли на Маяковке, свернул налево и немного прошелся пешком до Малой Бронной. Зашел во двор, подошел к одному из подъездов и набрал комбинацию цифр на домофоне.
— Кто там? — прозвучал озабоченный голос Сергеича.
— Испанская инквизиция, — любезно ответил я, — открывай, старче и молись как Дездемона.
Вошел в подъезд и, проигнорировав лифт, поперся с сумкой на четвертый этаж. Не успел дотронуться до звонка, как дверь распахнулась.
— Проходи, Стас… — Сергеич вытер ладонь о краешек кухонного фартука и протянул мне. С опаской, между прочим, всерьез опасаясь, что я руки в ответ не подам. Руку я, конечно же, подал, но это ровным счетом ничего не значило.
— Здравствуйте, здравствуйте, дорогой товарищ, — я прикрыл за собой дверь и деловито защелкнул замки. — Полковник, блин, Федор Сергеевич Кандауров… — поставил сумку на пол и принялся расстегивать. — Выдающийся руководитель и мой бывший, блядь, друг.
— Ну, зачем ты так, Стас, — пролепетал куратор, отступая вглубь коридора.
— Как ты думаешь, — угрюмо спросил я. — Почему я не выбросил это, — я поставил сумку на пол. — В иллюминатор яхты или на ближайшую помойку в Питере?
— Теряюсь в догадках, — честно ответил куратор, с опаской на меня глядя.
Я достал из сумки тубус, взял его в руки и замахнулся.
— Стас, прекрати, — Сергеич выставил перед собой ладони. — Погоди.
— Ты знаешь, почему я только что не врезал тебе этой хреновиной по жопе? — деловито поинтересовался я, ставя тубус в угол. — Если есть предположения, поделись.
— Думаю, из уважения к моему возрасту, — ответил он дребезжащим старческим голоском и ссутулил хилые плечи. Получилось не очень, чтобы убедительно.
— Неверно.
— Может, оттого, что я, все-таки, пока старше по званию, — и добавил ехидно. — Твое-то мы пока не обмыли.
— Снова неверно.
— Тогда не знаю.
— Я не врезал тебе исключительно из боязни получить сдачи, — признался я. — Как же ты мог? Я, ведь, тебе верил.
— А что я мог?! — вдруг заорал он. — Извини, Стас, нервы, — взял меня мощной лапой за шею. — Что мы тут в прихожей орем, пойдем уже в квартиру.
— Сделать меня болваном, — я уселся за стол в гостиной и полез за сигаретами. — И ничего не сказать. Ну, вы и суки!