Сержант передал чиновнику все, что было изъято у Евгения при аресте, тот кивнул и коротко сказал: «Нумеро дьесисьете!». Это арестованный понял: «номер семнадцать». Камера, очевидно. Как, его даже не допросят? Что за бардак у них тут в стране! Хватают людей, бросают их в камеры и ни в чем не разбираются. Евгений хотел было прикинуться, что не знает испанского языка и начать протестовать по-русски, но потом вспомнил, что уже обращался к сержанту на испанском и напряг свои не слишком большие знания местного языка.
— Я гражданин Советского Союза! — начал он, как и пару десятков минут назад на дороге, — я требую объяснить, почему меня арестовали! Я требую вызвать сюда представителя посольства Советского Союза в республике Перу!
Тирада его не произвела на полицейских никакого впечатления. Они даже не улыбнулись в ответ на гневную речь арестанта. Сержант только пожал плечами, сказал: «Буэно!» и повел Миронова прочь от чиновничьего барьера. Тому ничего не оставалось делать, как подчиниться.
«Номер семнадцатый» действительно оказался камерой. А точнее тем, что в советских отделениях милиции называют «обезьянником». Полицейский с Евгением проследовали вниз по лестнице, ведшей в подвал, оборудованный под содержание арестованных. Перед металлической дверью с зарешеченным окошком за столом сидел дежурный, листая яркий журнал. Сержант сообщил ему, что вот, мол, новый арестант и его необходимо определить в «номер семнадцатый». Говорили они хотя и достаточно быстро, но все же не со скоростью хорошего пулемета, и через слово Евгений их понимал. Дежурный протестовал в том смысле, что «номер семнадцатый» — резервный и может понадобиться на крайний случай. А сержант ему возражал, что этот случай — как раз крайний и есть распоряжение начальства. Наконец дежурный сдался, достал из шкафчика на стене ключ на металлическом кольце, отдал его сержанту, а потом нажал на столе кнопку. Раздалось гудение, и дверь с окошечком открылась. За ней шел довольно широкий коридор, по обеим сторонам которого тянулись собственно камеры. Были они без передней стенки, но с массивными решетками от пола до потолка. Размерами камеры едва ли отличались от обычных квартирных кладовок, разве что чуть пошире, но в каждой из них находилось по три, а то и по четыре узника. Народ этот по внешнему виду мало чем отличался от того контингента, что попадает в советский милицейский «обезьянник». Ну, одежды немного другие. Но морды — небритые, опухшие, красноглазые — точно такие же. Евгений содрогнулся, представив, что сейчас его втолкнут в такую вот коморку и придется тесниться с вонючими, наверняка кишащими насекомыми отбросами общества.
Нет, судьба была к нему милостива. Сержант, под любопытными взглядами старожилов местного узилища, провел его почти до конца коридора, погремел ключом в замке и распахнул дверцу еще одной камеры. Но — пустой! И сей факт всерьез порадовал Миронова. Хотя и заставил задуматься. Получается, он такая важная птица для местной полиции, что ему даже камеру отдельную предоставили. Или это советский паспорт сработал, не захотели полицейские иностранца унижать, совать его к местным уголовникам и пьяницам? Как бы то ни было, расположили его здесь с максимально возможным комфортом.
Конвоир почти втолкнул Евгения в камеру, сказал коротко: «Манос!». Арестант понял и протянул скованные руки. Наконец-то сняли наручники! Пока он растирал натертые металлом запястья, сержант запер дверь, еще раз осмотрел нового заключенного и удалился, не отвечая на окрики обитателей других камер.
У стены стояла двухъярусная металлическая койка, привинченная и к полу, и к потолку и застеленная только серыми матрасами, набитыми, если судить на ощупь, какими-то сухими листьями. Евгений сел на нижнюю постель и осмотрел свое новое (хорошо бы — кратковременное) жилище.
Ну и ничего особенного! Камера, как камера. Без окна, естественно, только с маленьким вентиляционным отверстием под потолком. На одной боковой стенке маленькая, с облупившейся местами эмалью, раковина и латунный кран над ней. У другой стенки ведро с крышкой, очевидно — параша. Вот и все удобства, господа! Отель «Уачо», три звездочки! Кому не нравится, может поискать другое подобное заведение. Увы, возможности искать что-то более подходящее у него нет, поэтому придется довольствоваться предоставленным.
Евгений повернул вентиль крана. Потекла тонкая совершенно ледяная струйка. Похоже, город снабжался водой прямо с тающих снегов Кордильеры. Он напился, с сожалением подумал об отобранной у него пачке сигарет и растянулся на нижней койке, приготовившись ждать. А вот как долго? Что-то подсказывало, что его действительно считают очень важной персоной, чуть ли не государственным преступником, а значит, тянуть не будут, вскоре появится следователь, или кто у них туг занимается арестованными государственными преступниками, и его выведут на допрос. Вот там, наверное, все и выяснится. А пока гадать о причинах задержания смысла не имеет. Легенду свою он помнит на зубок, поймать его на каких-то противоречиях будет трудно, если вообще возможно. Разве что документы могут подвести. Ну, это, как говорят моряки, неизбежная опасность. Если уж прокол есть, то он есть, никуда не денешься.
Хорошо все-таки, что его не засунули в общую камеру. Сейчас пришлось бы общаться с какими-нибудь идиотами и делать так, чтобы сразу зауважали и в дальнейшем не беспокоили. Евгений не сомневался, что для него это трудности не составило бы. Но хлопотно ведь! А здесь можно даже подремать до прихода полицейского начальства. Со спокойной совестью, уж она-то его совершенно не мучает. Он, действительно, закрыл глаза и через короткое время задремал, не обращая внимания на шум и крики в соседних камерах. До их обитателей ему абсолютно не было дела.
Местные следователи не очень спешили, и Евгению удалось проспать целых три часа до той минуты, когда его разбудило звяканье ключа о решетку. За ним явился не тот сержант, что доставил его в полицию, а совершенно другой полицейский чин, впрочем практически ничем не отличавшийся от предыдущего. По крайней мере с таким же, совершенно бараньим выражением лица. Этакий тупоголовый обалдуй, который кроме службы и уставов ничего не знает и знать не желает. Евгений, поняв, что сейчас его заберут из временного пристанища, поднялся с койки, сделал конвоиру успокаивающий знак, дескать, сейчас, одну минуточку, и умылся ледяной горной водой, что сразу прогнало остатки сна. Вот интересно, на новом месте, так сказать, ему абсолютно ничего не приснилось! То ли он так уж был спокоен за свою судьбу, то ли нервная система у него была очень крепкой, но Миронов действительно, несмотря на всю необычность обстановки и ситуации, спал сном младенца. Разве что пузыри не пускал.
Наручники опять оказались на запястьях, но, как и в первый раз, не за спиной, а впереди, словно напоказ. Значит, порядки у них здесь такие.
Они вышли из тюремного коридора, за спиной, лязгнув, закрылась дверь. Придется ли еще увидеть «нумеро дьесисьете»? Или сейчас повезут куда-нибудь в другое место? Жаль, если оно будет менее комфортным, чем эта камера.
Но его никуда не повезли. Поднялись по лестнице из подвала, и конвоир, придерживая Миронова за локоть, повел его по коридору в глубь здания. Снующие люди, двери кабинетов. Интересно, у них что, очень высокий уровень преступности, раз он наблюдает такую бурную активность в полицейском управлении? Помнится, в отделениях советской милиции тамошний народ так активно не бегал по коридорам. Местный стиль работы?