– Все, все, все! Я уже лечу! – в ужасе пролепетал магистр.
Не мешкая, Шурасино развернул ковер и быстро полетел на закат. Он мчался так стремительно, что не обращал внимания ни на леденящий ветер, ни на мелькавших лиловыми искрами духов, раздраженно попискивающих и крайне недовольных таким пренебрежением. Судя по тому, что эфирники мельтешили теперь втрое чаще, магистр догадывался, что с крепостью у них что-то не ладится и они не могут перегонять ее с места на место. Некоторые духи, пытаясь раздразнить Шурасино, петляли прямо перед его носом резвым мотыльком или даже усаживались на ковер, и тогда магистр видел самого себя – долговязого, длинноносого и крайне озабоченного.
«Неужели я – это я? Не хочу, чтоб я был я. Почему я это я? Хочу, чтоб я был не я. Но если я буду не я, то я все равно буду я, и где будет то я, что было я?» – отрывисто и бессмысленно думал он, вглядываясь вниз.
Юный магистр давно уже потерял счет времени – все выдуло из него ледяным ветром, но, должно быть, прошло не больше трех часов, когда прямо перед ним, выступив, казалось, из вод океана, выросла темная башня пикирующей крепости.
В тот миг, когда Шурасино, подогнав ковер вплотную, неуклюже перелез с него на крышу башни и нырнул в слуховое окно, эфирники запищали и растаяли. Он понял, что он выполнил миссию и выиграл.
Только было ли это выигрышем?
* * *
Постукивая по камням секирой, рядовой Гуннио прохаживался по стене Арапса, изредка подходя к зубцам и бросая взгляд вниз, на зеленую равнину, волнисто перечеркнутую извилисто текущей рекой. Вдали синел лес. Между лесом и Арапсом, на равнине, то там, то здесь протянулась цепочка крошечных темных точек. Некоторые, чуть более крупные, перемещались быстрее, маленькие – медленнее. Гуннио знал, что там проходит дорога, соединяющая Арапс с Дикими Землями. Маленькие точки – пешие путники, быстрые точки – всадники, а длинные медленно ползущие мохнатые гусеницы, покрытые тончайшими волосками, – обозы, которые сопровождают копейщики. Порой Гуннио жалел, что, завербовавшись в армию, не попросился в копейщики обозной охраны. Дисциплина у них не такая суровая, да и белый свет можно посмотреть. Правда, новобранцев в копейщики берут неохотно. Выучки не хватает, да и дезертировать легко – леса кругом.
Рядом вертелся Псойко Рыжий, назначенный вместе с Гуннио в караул.
– Ох-ох! Чего-то мне как-то поплохело с утра, – ныл он, дыша на Гуннио перегаром.
– Опять купцов с паленой самогонкой через свой пост в город пускал? – догадался Гуннио. – Смотри, донесут Дю Биллю…
– Все равно дальше передовой не отправят… Эх, вот бы снова на площадь к детишкам, солдатиками торговать! – вздохнул Псойко.
Однако даже искренняя скорбь не задержалась надолго в его голове. Внезапно он посмотрел со стены вниз и заинтересованно шмыгнул носом. Искреннее переживание сменилось не менее искренним азартом.
– Собака, глянь, по лугу бежит. Вот стерва! Жаль, арбалета нет… Камнем ее разве уцелишь!
И Псойко, отношения которого с собаками были самые что ни на есть собачьи, побежал по стене, соображая, нельзя ли отбить где от расшатавшегося зубца камень.
Закинув на плечо секиру, Гуннио направился в другую сторону, как вдруг мир перед ним взорвался болью. Он почти ослеп, заглатывая воздух, как выброшенная на берег рыба. Боль была такой сильной, что Гуннио даже не понял в первое мгновение, откуда она исходит. А когда понял, то, морщась от боли, поспешно закатал рукав.
«ТЫ БУДЕШЬ ЖДАТЬ У ВОРОТ АРАПСА. ЗАВТРА К ВЕЧЕРУ ЗДЕСЬ ПОЯВЯТСЯ ПАРЕНЬ И ДЕВУШКА. ТЫ УЗНАЕШЬ ИХ. Я ПОДАМ ТЕБЕ ЗНАК. ТЫ СХВАТИШЬ ПАРНЯ ПО ИМЕНИ ЯГУНИ И НАДЕНЕШЬ ЕМУ НА ЗАПЯСТЬЕ БРАСЛЕТ ПОВИНОВЕНИЯ. ЧТО ДЕЛАТЬ ДАЛЬШЕ – УЗНАЕШЬ ПОТОМ».
«Браслет повиновения? А где я его возьму?» – прикинул Гуннио. Он сделал шаг, и что-то звякнуло у него под ногой, хотя Гуннио мог поклясться, что там, куда он ставил ногу, только что ничего не было.
– Смотри! – услышал он удивленный голос подскочившего Псойко. – Ты что-то уронил!
«Ясно, – подумал Гуннио. – А что, если я сейчас возьму этот второй браслет и запущу его со стены. Он что, снова появится?»
«НЕТ, НО ТЫ УМРЕШЬ ОТ БОЛИ! ТВОЯ АГОНИЯ БУДЕТ ДОЛГОЙ», – услышал он настойчивый голос, который не мог принадлежать никому – только браслету. Гуннио стало жутко. Он уже хорошо усвоил, как браслет пресекает все попытки к неповиновению. Лучше сделать все так, как он велит.
– Значит, парня зовут Ягуни, – вслух произнес Гуннио. Ему смутно казалось, что некогда он уже слышал это имя. Но где, когда? Этого Гуннио вспомнить не смог и утешил себя мыслью, что мир полон одинаковыми именами.
– Завтра… – пробормотал он, соображая. – А ведь завтра как раз мое дежурство у подъемного моста! Клянусь землей, этот браслет ничего не упустил.
Гуннио петлей захлестнуло разочарование. Он ненавидел повиноваться. Особенно когда приходилось смиряться перед жалким браслетом, диктующим ему свою волю. Возможно, правильнее будет взять секиру и вообще отрубить себе руку. Но к этому Гуннио еще не был готов. Для такого поступка требовалось мужество в большем объеме, чем он располагал на данный момент.
В поисках утешения Гуннио сунул руку под панцирь и достал зеленого медведя. «Я не хочу подчиняться! Не хочу! Не хочу быть рабом боли!» – сказал он медведю, гладя его выщипанный синтетический мех.
Рядом замаячила любопытная подмигивающая физиономия Псойко Рыжего.
– Что это такое? О, игрушка! Малютка Гуннио играет в игрушки? Что это за зеленый урод?
Гуннио медленно повернулся к нему. В следующий миг Псойко Рыжий уже болтался ногами в воздухе в опасной близости от края стены, придерживаемый за панцирь лишь могучими руками рядового Гуннио.
– Я же не сказал ничего такого? Зачем все так близко принимать к сердцу! Я сам обожаю солдатиков! – ныл он.
* * *