Издав этот «крик души», я принялся колдовать над кухонной плитой, и вскоре кухню наполнил восхитительный запах кофе.
За окном опускались сумерки. Что ж, еще один день можно вычеркнуть из жизни. Вычеркнуть без сожалений — больно уж хлопотным он выдался. Впрочем, как знать, может, когда-нибудь я буду вспоминать его с благоговением и ностальгией…
Ночь выдалась беспокойной. Я три раза поднимался и выходил на кухню покурить, чего раньше в ночное время никогда не случалось. (За исключением армейских будней. Там, если сидишь и не куришь, а просто отдыхаешь, значит, ты бездельничаешь, и отцы-командиры всегда найдут тебе работенку, чтобы жизнь не казалась медом. Поэтому смоление цигарки в любое время дня и ночи вошло в привычку.)
Мария ушла в десять часов вечера, когда уже совсем стемнело. Наверное, я мог бы ее оставить на ночевку, возможно, и она была бы не против, но между нами стоял образ Сашки Чернавина, ее покойного брата, и мне вовсе не хотелось выглядеть подлецом в его глазах. Я вдруг подумал, что упокоившиеся могут за нами наблюдать; конечно же это был бзик, но в последнее время я стал замечать, что становлюсь чересчур суеверным. Поэтому я решил оставить все как есть и не форсировать события, хотя девушка сильно запала мне в душу. Несмотря на строгий вид, от нее исходило мягкое душистое тепло, словно от сдобной булочки, которую только что достали из печи.
У меня были женщины, не одна и не две, но я относился к своим любовным приключениям чересчур легко, не желая обременять себя какими-либо обязательствами. Впрочем, девушки и сами не очень рвались надеть на себя семейный хомут. Видимо, что-то сломалось в современной жизни, и семья уже не была самой большой ценностью, как прежде, у наших стариков. Молодежь (а я уже считал себя едва не дедом) жила по принципу собачьей стаи — побегали, порезвились, по-быстрому совокупились и разбежались до следующего раза. Никаких принципов и обязательств. Похоже, скоро мы вообще превратимся в животных, смыслом жизни которых будет лишь добрый харч и разные житейские блага.
Но Мария точно была не такой. Понятное дело, я мог ошибаться, однако сердце мне подсказывало, что она является приятным исключением из общего правила. И этот момент вносил сумятицу в мою бедную душу, которая и так была переполнена терзаниями и сомнениями.
Я курил и думал. Нет, не о Марии. С ней все было ясно — она должна быть в стороне от моих проблем. Я размышлял о том, что мне дальше делать. Внезапная слабость и обморок не только внесли коррективы в мои планы, но и заставили взглянуть на ситуацию по-новому. Может, и впрямь нужно прислушаться к совету Георгия Кузьмича и сходить в церковь? Я уже несколько раз намеревался это сделать, но что-то меня сдерживало.
Оберег я все-таки снял, как посоветовала Мария, и положил его в железную шкатулку. Легче от этого мне не стало, хотя, если честно, перышко, подаренное Пехой, уже начало меня пугать. Что-то было с ним не так. И вообще — со мной творилось нечто непонятное.
Я уже определил, когда начались эти непонятки, — после смерти Африкана. По здравом размышлении я начал подозревать, что старик заколдовал меня. Но это было нелепо, невероятно! От всей этой истории попахивало мистикой. Да что там попахивало — несло как из выгребной ямы!
Мистика занимательно смотрится только в кино. Но когда она вторгается в жизнь человека, в ней нет ничего хорошего.
Судя по тому, что сказала Мария, в моей квартире сплелись две враждебные мистические силы. Одна — как я понимал — это перышко Пехи, вторая — аура самой квартиры. (Не исключено, что навеянная Африканом, потому как до этого никакой чертовщины в моем жилище не наблюдалось.) С одной стороны, вроде бы все лежит на виду — не исключено, что амулет моего боевого друга имеет отношение к религии вуду. Что само по себе является дьявольщиной. Читали, знаем. Ну а касаемо Африкана, колдуна-характерника, так здесь вообще все понятно. Его дух (чистый или нечистый, поди знай) пропитал нашу квартиру от потолка до пола. И когда эти два враждебных начала столкнутся…
Я потушил окурок и пошел под холодный душ — чтобы остудить голову, которая разогрелась от мыслей словно утюг. Все равно уже начало светать, а сна не было ни в одном глазу. Физически я уже восстановился полностью, однако голова все еще была тяжелая, но журчание воды постепенно настраивало мой мыслительный процесс в нужном направлении. Я вдруг понял, что меня загоняют в угол и если не проявлю инициативу, а буду исполнять роль жертвы, то мне придет конец.
Это ясное осознание ситуации пришло откуда-то со стороны; оно вплыло в мозги как светлое облачко и спросило: «Мужик ты, Алекс Богданов, или чмо?!» Все это время я плыл по течению, лишь фиксируя события и уворачиваясь от тумаков. Действия врага нужно упреждать. И если раньше я изображал из себя частного детектива, то теперь мне нужно стать терминатором.
То, что моим противником является Воловик, я уже почти не сомневался. Но почему этот сукин сын не пришел ко мне и не сказал: «Так, мол, и так, Алексей Михайлович, у меня есть к вам предложение…»? Конечно, что представляет собой оберег Африкана, за которым идет такая кровавая охота, я понятия не имел. И все равно, по крайней мере, мы потолковали бы с Воловиком и, глядишь, пришли бы к какому-нибудь консенсусу. А теперь между нами гора трупов и состояние официально необъявленной войны.
Открыв холодильник, я тяжело вздохнул — там стояла лишь одна мамкина капуста. При всем уважении к овощам и фруктам, ими не насытишься, тем более что я сильно проголодался. Мой организм буквально вопил, бунтовал каждой клеточкой, требуя существенного подкрепления. Наверное, виной тому был вчерашний упадок сил.
Я едва дождался девяти утра. Все это время я пил чай, чтобы обмануть чувство голода. Но голодный спазм отпускал меня на считаные минуты, а затем снова впивался своими острыми когтями в стенки желудка, да так, что я уже готов был сожрать даже капусту, хотя перед глазами у меня стоял кусок жареного мяса.
Дверь Маруськиного заведения была закрыта. Я сначала звонил, потом начал стучать кулаком, а затем и вовсе, разозлившись, пнул ее несколько раз ногой.
— Какая зараза ломает дверь?! — Маруська вылетела из кафе, словно разъяренная фурия.
— Не зараза, а некий Алексей Михайлович Богданов.
— Ты?!
— А что тебя удивляет? Я ведь тоже холостяк, как и большинство твоих клиентов. Хочу позавтракать.
— Разбежался… У меня сегодня банкет. Так что завтрак отменяется.
— Маруська, ты хочешь, чтобы я умер голодной смертью? Дай хоть кусок буженины. Иначе упаду на ступеньки «Минутки» и не встану.
— А и правда, ты что-то чересчур бледный… Заболел, что ли?
— Вроде того. Вчера скорая забирала.
— Ах ты господи! — закудахтала Маруська. — Что же раньше-то не сказал?
— Вот я и говорю.
— Входи, входи, зайчик! Ужо для тебя я что-нибудь найду…