Нырнув в низкую дверцу, ведущую со стен в Большую Башню, они долго поднимались по винтовой лестнице. Впереди, с достоинством покашливая, витал Ржевский и нес всякую ахинею, не столько скрашивая, сколько распыляя досуг.
Таня едва сдерживалась, чтобы не дрыгнуть поручика, который вздумал ни с того ни с сего провозгласить, что Глеб Бейбарсов роковой мужчина и что он, Ржевский, собирается завести себе такую же бамбуковую тросточку. Ванька, слушая эти разговоры, желтел, синел, зеленел, а под конец, устав менять цвета, утвердился на благородной бледности. Наконец Тане удалось отослать Ржевского за Безглазым Ужасом, блуждавшим в подвалах.
Ягун толкнул дверь кабинета академика и, потрясенный, замер на пороге.
Тетя Настурция провела здесь всего две ночи, однако за это время строгий кабинет академика ухитрился приобрести очертания женской спальни. В воздухе витал запах магических духов «Мамона». Посреди кабинета красовалась складная походная ширма с цветочками. Страдавшая манией преследования тетя Настурция была убеждена, что в жуткой России за ней обязательно станут следить бородатые мужики в красных рубахах, и собиралась прятаться от них за ширмой. Когда мужиков в рубахах на Буяне не оказалось, тетя Настурция испытала смутное разочарование.
Клетка, в которой академик хранил самые опасные черномагические книги из своей коллекции, была по забывчивости оставлена открытой. Изголодавшиеся книги, которые тетя Настурция, разумеется, и не думала кормить, вырвались наружу и разодрали в клочья мемуары некоего У. Мертвечилова, где он описывал свои загробные странствия.
Прикормив черномагические книги сырым мясом и заманив их назад в клетку, Таня подошла к книжному шкафу. Пол рядом со шкафом был осыпан осколками стекла. На кожаных переплетах вспыхивали золотые буквы: «Тайны вуду», «Моральный аспект аморальной магии», «Дурацкое беспокойство как первичная энергия бытия», «Нераскрытые магические убийства XI–XIX вв.». Книги беспокоились, сгущая и без того неблагополучную ауру. «Справочник практикующего некромага» даже вытянул белую призрачную руку, пытаясь притянуть Таню к себе.
Таня покачала головой. Она замечала, что на нее особенно реагируют почему-то именно книги по темной магии. Книги же по светлой магии к ней довольно равнодушны. «Ничего себе дела! Они вообще в курсе, что я на белом отделении?» – подумала она рассеянно.
– Смотрите-ка, что нам на чай оставили! Типа: гуляй и ни в чем себе не отказывай! – умилилась Склепова, обнаружив посреди стола монетку достоинством в одну дырку от бублика.
– Не дотрагивайтесь! Не вздумайте ее трогать! – закричал Семь-Пень-Дыр. Он взял монетку пинцетом и аккуратно завернул в бумажку.
– Думаешь, она проклятая? – спросила Шито-Крыто.
– Не-а, вряд ли… – невнятно проворчал Дыр, пряча бумажку с монетой в карман.
Скорее всего, Пень надеялся использовать одно из высших заклинаний контактной магии и, наладив мост, монетку за монеткой вытянуть из тети Настурции все ее капиталы.
Тане не сиделось. Плечо, обожженное вчера Кенг-Кингом, дико болело. Любое прикосновение одежды к ожогу вызывало желание влезть на потолок. И это несмотря на то что Ягун не пожалел лечебных мазей. Вычитав где-то, что лучшее лекарство от ожогов – слюна гарпий, смешанная со свежим соком одуванчика, он вручил Ваньке банку и отправил его во двор дразнить гарпий Грызианы Припятской, отличавшихся особой злобностью и сварливостью. Ванька вернулся спустя полчаса, ворча, что ловить плевки банкой – это отдельный вид спорта.
– Да уж, я вижу, что это покруче драконбола! Только в следующий раз не забудь надеть водолазный костюм! – ехидно заявил Ягун.
В кабинет академика заглянул Шурасик. Народ забеспокоился. Все успели привыкнуть, что после провала теста Шурасик с дикими глазами бродит по Тибидохсу, ничего не помнит и изредка кидается на людей с невнятными воплями.
– Шурасик, это ты, что ли? – размышляя, как его выпроводить, спросила Склепова.
– На этот раз ты угадала! – с неожиданной бодростью согласился тот.
– Чего-чего? – не поняла Гробыня.
– А того, дорогие мои! Я соскучился по своим прыщам. И вообще, если разобраться, прыщи – это бурление мысли! Пир идей! Мыслям тесно внутри, и они расцветают снаружи! – еще непонятнее сказал Шурасик.
Баб-Ягун пристально уставился на Шурасика.
– Ты все-таки решился? – спросил он, за рукав оттаскивая его в сторону.
– На что решился?
– Ты знаешь, о чем я! Вернуть тело! – сказал Ягун.
Шурасик беспокойно завозился.
– Какое тело? Не знаю я никакого тела!
– Все ты отлично знаешь. Не волнуйся. Я никому не расскажу.
Тибидохский отличник с облегчением вздохнул.
– Я все ждал, пока кто-нибудь догадается. Даже смешно, насколько люди зависимы от того, что видят. Все верят глазам, и почти никто сердцу. Заметь, я сказал почти . Кое-кто все-таки верит… Ты или она…
– Она?
– Да, она…
Шурасик вспомнил о чем-то и забеспокоился.
– Да, кстати… Жорик… ну настоящий… Жорик у себя в комнате. Я наслал на него магический сон. Пару дней он будет дрыхнуть. Его сознание залатает дыры, и он проснется таким же свеженьким, смуглым и самодовольным болваном. Я всегда говорил, что наглость –второе счастье. Вообрази, вернуть мне тело с промоченными ногами и насморком! Не хило, а?
– И что же заставило тебя решиться? – перебил его Ягун.
Шурасик пожал плечами. Похоже, он и сам толком не понимал.
– Понимаешь, Ленка Свеколт. По большому счету, это все из-за нее. Она же некромаг, а их личинами не одурачишь. Она меня как Жикина не воспринимала. Ну просто категорически, зато к Шурасику относилась неплохо. Даже когда я ей правду сказал… В общем, пришлось вернуть Жорочке его движимое имущество.
Шурасик еще раз вздохнул и решительно потряс головой, отгоняя сомнения.
– Ладно, оставим красавчикам их загар и куриные мозги, а сами займемся великими делами. Я, кажется, разобрался с тем, что здесь происходит, – громко, чтобы слышали все, сказал он.
К Шурасику немедленно повернулся десяток голов. В кабинет вошел Глеб Бейбарсов, а через пол, прямо через турецкий ковер, просочились поручик Ржевский с Безглазым Ужасом. Ужас выглядел хмурым, но вменяемым. Он не заливал пол кровью и не гремел цепями. Даже голова у него была скучно и правильно нахлобучена на положенном месте. В общем, тоска зеленая, как все благонадежно.