– Совсем неплохо! – прозвучал голос Константина Яновича где-то за спиной. – Неплохо для первых дней. Приборы надо видеть все сразу – и центральным и боковым зрением. Но знаешь, что самое главное? Почувствовать всем телом самолет. До этого мы тоже дойдем, правда не сразу, не в один день и даже не в одну неделю.

– Как это – «почувствовать телом самолет»? – удивился Юра.

– Ну, например, ощущаешь ли ты своим боком, локтем степень крена на развороте и как твоя, извини, задница чувствует расстояние до земли при посадке?.. Главный прибор у летчика – собственное тело… Покажи тетрадку!

Константин Янович просмотрел исписанные Юрой страницы.

– Неплохо! – еще раз одобрил он сделанное. – Самолет водить – это, брат, не революцию делать. Тут и думать и чувствовать надо. Ломать – это самое простое. Хлоп машину о землю – и нету ее!

И Лоренц принялся дотошно расспрашивать Юру о каждом движении педали или рукоятки и объяснять все детали поведения самолета. Начинался долгий летний день, и для Юры больше не существовало ни моря, ни золотистого качинского пляжа, ни даже – увы, горько сознаваться – Лизы. Он мечтал только об одном – взлететь!

Рука Юры двинула маленькую, перещелкивающуюся с одного деления на другое рукоять газа. Исчезло все. Исчезли Наташа, и Иван Платонович, и Семен Алексеевич, и даже Павел Андреевич, дорогой его сердцу человек, – все они будто растворились в прошлом, стали зыбкими тенями.

Впрочем, если бы юность была способна думать обо всем сущем и сопереживать всему, если бы она лишилась эгоистического порыва страсти, растворяющей в себе и людей и обстоятельства, много ли сделало бы человечество?

Глава пятнадцатая

С некоторых пор вокруг Наташи Старцевой образовался вакуум. Все прежние связи как-то вдруг оборвались, даже Фролов исчез, поспешил уехать в Стамбул, подальше от зоркого глаза генерала Климовича. Ей оставалось только «жить как все» и ждать, что ее призовут, как только она понадобится.

На крутом Хрулевском спуске она снимала небольшую комнатку с отдельным входом. С улицы эта комнатка была как бы на втором этаже, а со двора своим низеньким вторым окном и утопленной в землю полуподвальной дверью смотрела в густую траву и низкорослый кустарник.

Заметив кого-либо со своего второго этажа, Наташа могла моментально, через дворик и потайную калитку, оказаться на Ушаковской и скрыться в толпе.

А повод для беспокойства был. Вот уж который день она ощущала, что за ней наблюдают, хуже того, преследуют. Она связывала это с тем, что поступила на работу служительницей и экскурсоводом в небольшой, но очень интересный частный музей минералогии и геологии Петра Дмитриевича Лескевича на Петропавловской улице. Неужели бумаги, которые она заполняла, пошли куда-то «наверх», в полицию или даже контрразведку, и там что-то заподозрили? Она специально выбрала этот невинный частный музей, не имеющий отношения ни к армии, ни к флоту. Да и хозяин музея, пожилой инженер Лескевич, известный в городе знаток не только минералогии, но и вообще всего, что имело отношение к Крыму, был человек добродушный и доверчивый, и ни за что не пошел бы справляться о благонадежности новой сотрудницы. Тем более что, как выяснилось, он ее знал.

Еще когда она пришла наниматься на работу, Петр Дмитриевич был чрезвычайно обрадован познаниями Наташи в области естественных наук и истории. Он сказал при этом, что, мол, такое образование, как у нее, дается не только в научных учреждениях, но и влиянием личного воспитателя, ментора, человека глубочайших познаний. И тут же стал допытываться, кто был учителем Наташи, и ей пришлось сознаться, что этим воспитателем был ее отец, археолог профессор Старцев.

– Вы дочь Ивана Платоновича? – обрадовался Лескевич. – Господи, как тесен мир. Мы с вашим батюшкой хоть и не были друзьями, но на протяжении всех лет знакомства неизменно испытывали друг к другу искреннюю симпатию. Да и вас, сударыня, я тоже припоминаю. На раскопе в Херсонесе рядом с профессором я несколько раз видел измазанную вишнями или шелковицей кнопку. Я так думаю, это были вы.

– Я с папой обычно все лето проводила на раскопках, – сказала Наташа. – Мама от нас отдыхала.

– Очень рад, что теперь мы будем работать вместе. – Петр Дмитриевич церемонно раскланялся. – Прошу передать мое почтение Ивану Платоновичу. Надеюсь, он здоров?

– К сожалению… его уже нет, – тихим, сдавленным голосом ответила Наташа.

– Извините, не знал, – вздохнул Лескевич и, чтобы переменить эту печальную тему, спросил Наташу, что она думает о каменных заборах-дейках на Карадаге, которые как бы перегораживают южный склон горы. Считает ли она наличие таких дейков еще одним верным доказательством того, что Карадаг – потухший и полуразрушенный временем вулкан юрского периода?

И сейчас Наташа с уверенностью подумала, что Лескевич не пошел бы заявлять о ней в полицию. Вообще ни о ком не пошел бы заявлять. Интеллигентнейший человек, ученый!

Но кто-то же следил за ней? Совсем с недавних пор. Чей-то взгляд преследовал ее, когда она ходила за покупками, когда запирала на замок дверь музея, когда посещала книжный развал на Екатерининской и у Музея обороны Севастополя. Конечно, ей ничего не стоило оторваться от преследователя. Севастополь и впрямь был похож на военный корабль, где много улочек-трапов, холмов-башенок, неожиданных переходов: человек, знающий этот корабль, выросший на нем, всегда мог найти, как и где укрыться.

Можно, конечно, было выявить преследователя, затаившись, и в свою очередь пойти следом за ним. Но это могло выдать некоторые профессиональные знания Наташи, приобретенные ею за годы подполья. Разве могла вести себя подобным образом ученая барышня, влюбленная в минералогию и геологию?

Но однажды преследователь разоблачил себя сам. Как-то прямо к открытию музея в девять утра, опередив всех других посетителей (удивительно, но в это тревожное, неустойчивое военное время посетителей бывало, пожалуй, больше, чем в мирные дни), явился молодой человек в мятом пиджачке, чересчур коротких брюках и с соломенной шляпой-канотье в руке, с которой явно не знал, что делать. Был он невысокий, плотно сбитый, но двигался тяжело, как после болезни. Расхаживая по залу, он слегка приволакивал ногу. А пронзительно ясные, целеустремленные его глаза выдавали такую храбрость, такую бесшабашность, что Наташа, прикрыв веки, какое-то время соображала, где она видела этот взгляд. И поняла: последние дни именно этот взгляд преследовал ее.

Странный филер! Не умеет носить канотье. Вообще не в ладах со штатской одеждой. И потом – этот сразу выделяющий его из толпы взгляд. Нет, не филер. Профессиональное свойство филера – неприметность, неотличимость от других, отсутствие ярких черт.

Но тогда кто же он, этот странный молодой человек? Что ему от нее нужно? Почему преследует?

Если внимательно присмотреться, в нем не без труда можно было узнать артиллериста Барсука-Недзвецкого, который еще совсем недавно так лихо руководил выгрузкой слащевского десанта в Кирилловке, а сейчас, после ранения и скоротечного лечения, вновь собирался на фронт и догуливал в Севастополе последние отпускные деньки. Пройдя мимо нескольких витрин, он принялся разглядывать выставленные за стеклом окаменелости – остроконечные белемниты, округлые, как диски, нуммулиты и свернутые в спирали древнейшие ракушки – аммониты. Следы бушевавшего когда-то над Крымом моря.