Юра замирал от этих рассказов. В небе даже война между красными и белыми выглядела не такой кровавой и уничтожительной, как на земле, – здесь еще встречались рыцари, у них был свой кодекс чести.
Вообще Юре его новая жизнь казалась необыкновенной, какой-то летящей – и каждый день сулил новые открытия и переживания. Нет, он будет летчиком! Только летчиком! И как можно скорее!
После обеда Лиза и Юра часто убегали в ангары к механикам.
– А племянник твой, не знаю, будет ли хорошим летчиком, но конструктором обязательно, – говорил Константин Янович жене. – Голова у него хорошо устроена. Вчера нарисовал мне модель геликоптера – и знаешь, до чего додумался, до поперечного хвостового винта, чтобы снять крутящий момент!
– Разве это новость? – удивилась Ольга Павловна. Прожив немало лет при аэродроме с мужем-летчиком, она неплохо разбиралась в авиации.
– Не в том дело! – рассердился Лоренц. – Но мальчик додумался до этого сам. Понимаешь? Сам!
Ольга Павловна вздыхала. Она переживала, что Юра растет недоучкой, и ждала осени, чтобы определить племянника в гимназию. Она очень надеялась, что заваруха, именуемая Гражданской войной, к осени как-то закончится.
– И где же он будет строить самолеты? Смотри, какая огромная красная Россия. А если она все же раздавит нас?.. За границей ему достанется только обувь чистить или газетами торговать…
– Молчи, молчи! – волновался Константин Янович. – Все как-нибудь устроится! Не может так быть долго, никак не может! Обязательно все хорошо устроится!
В конце концов полная, красивая, леноватая Ольга Павловна успокаивала мужа, прижимала к себе, приглаживала неспокойный суворовский клок белесых волос. Муж был вспыльчив, порывист, она его полная противоположность.
Константин Янович примолкал. Действительно, огромная красная Россия захлебывалась в крови под Варшавой – тут русский офицер не мог не посочувствовать Советам, – и настанет день, когда этой новой России потребуются конструкторы для ее многочисленных авиазаводов. Хочешь не хочешь, их будут строить, потому что надо будет осваивать необъятное небо. И крамольные мысли закрадывались в голову Лоренца: Спатарель и Павлов уже с ними, Братолюбов – с ними. Не от дурости же! Толковые парни! Может, и Лоренцу найдется место там, у красных? А уж он позаботится и о своем племяннике – Юре Львове. Константин Янович гнал от себя крамольные мысли и, успокоившись, шел на летное поле готовить летчиков для сражений с красными. Вот только сражаться было не на чем. Союзнички новых машин не присылали, хорошо – в Симферополе оставался полуразрушенный авиационный заводик, еще в девятьсот восьмом году построенный хитрыми греками-промышленниками, получившими для строительства солидный аванс от державы. На этом заводике ремонтировали старенькие «ньюпоры» и пробитые пулями и осколками «спады». Эти машины летали отгонять от белых колонн могучих «Муромцев», целую эскадрилью которых Советы пригнали на Южный фронт.
Ах, Игорек Сикорский! Успел построить эту невиданную четырехмоторную махину и укатил в Америку, подальше от полыхающей России – конструировать для американцев новые пружинные матрасы. А в России, какой бы она ни была, кто остается? Вот и выходит, что вся надежда на этих нынешних мальчишек. Они теперь быстро растут. Не успеешь оглянуться, а все рычаги управления уже в их руках…
Трудно, очень трудно было избавиться от таких крамольных мыслей в это непростое время.
…Юра Львов был до предела захвачен своей новой жизнью, она несла его, как река Кача, протекающая рядом с аэродромом, несет, перекатывая, мелкие камни.
Осень накатилась на поселок стремительно, с редкими теплыми дождями. Все чаще по утрам солнце пряталось за низкими облаками, которые натягивал с гор слабый ветер. Покрывались желтизной и багрянцем листья на черешнях и абрикосах в соседствующих с Александро-Михайловкой садах. Эти сады тянулись почти от самого песчаного качинского пляжа вверх, в горы. Манили своей сладостью и сочностью потяжелевшие яблоки.
Лизавета-Керкинитида, глядя, как в темноте жестяного ангара Юра помогает механикам устанавливать на самолет мотор с милым названием «Гном», выщелкивала из круглой шляпки подсолнечника семечки, хохотала, звала Юру на море.
И Юра не выдерживал, оставлял на часок-другой любимую технику, мчался вместе с Елизаветой к Каче, где песком стирал с себя черные масляные полосы, потом они бежали к морю или в сады. Хозяева-татары снисходительно относились к воровским садовым набегам двух подростков:
– Ай-вай, война идет, скоро совсем не знать, как жить, пусть берут яблок, пусть берут груш, слив…
А эти двое и не думали о войне, которая шла где-то за перешейками, о жестокой войне, где юнкера и гимназисты, сняв гимнастерки, шли в штыковые атаки против крестьянских мальчишек из-под Пскова или Костромы. Санитарные поезда, беспрестанно, днем и ночью идущие с фронта, миновали Александро-Михайловку. Они шли через Мекензиевы горы и Инкерман, мимо заброшенных устричных заводов, вдоль Киленбухты к Большому рейду, где их ждали санитарные автофургоны и подводы.
Севастопольский госпиталь был переполнен, как переполнены были больницы и санатории Ялты, Феодосии, Керчи, Симферополя… Жара способствовала гангрене и воспалениям, в палатах и в коридорах больниц стоял запах гниющей плоти.
С каждым днем таяла армия барона Врангеля, и подкрепления ждать было неоткуда.
И сюда, в Александро-Михайловку, время от времени тоже докатывалась война, напоминая о себе доставленными откуда-то из Северной Таврии гробами с погибшими летчиками. Поселок тогда одевался в черное, потому что это было общее горе его жителей: здесь все друг друга знали, не один год вместе делили и радости и невзгоды.
Лишь неделю назад улетел отсюда, с этого аэродрома, к Каховке только что отремонтированный «ньюпор» с веселым, красивым летчиком Ваней Лагодой – и вот его уже привезли в наскоро сколоченном гробу.
Юра сдружился с Лагодой как-то незаметно. Любил наблюдать, как он работает в ангаре-мастерской. Все горело у него в руках, все он делал споро и четко. Особенно увлекался столярным делом. Фуганок и стамеска были в его руках словно игрушечные. При этом, вырезая какую-нибудь сложную балясину, он любил пофилософствовать. Скажем, спрашивал:
– А ты откуда родом, Юрка?
– Из Таганрога.
– Скажи! Наш брат – казак, – одобрительно улыбался Лагода. – Тебе самое с руки – в летчики. Потому как почти все летчики из казаков. Правда! Все думают: раз, мол, с конем справляются, так и с этой «коломбиной» справятся. Наш начальник Авиадарма генерал Славка Ткачев кто, по-твоему? Казак! Бывший казацкий подъесаул. А как летает! Как чайка над морем! Первый в русской авиации Георгия получил!
– А ты тоже казак? – спрашивал Юра.
– Греби сильнее! Я четырежды казак. У меня и деды-прадеды казаками были, братья меньшие – трое – тоже казаки, чуток разберемся в этой войне, я и их к летному делу приохочу.
Не разобрался, времени не хватило. И некому теперь приспособить к летному делу трех младших братьев, потому что старшего всем поселком провожали на летное Братское кладбище.