Внизу колосился камыш. Травушка-муравушка росла беспризорно на здешних полях. У подножия красной горы паслись тощие коровы. Они тщательно пережевывали траву с радиоактивной пылью. Злые языки поговаривали, что за вредность местным работягам полагается молоко…
Настоящий враг никогда тебя не покинет.
Станислав Ежи Лец, польский писатель
Менее всего военный консультант Пол Уайт, человек, имевший в Лэнгли репутацию гиперавантюриста, чей дерзкий план дестабилизации России вот уже четыре года пылился в секретных архивах, ненавидел условности и морщился от излишнего надзора. До последнего времени ему не везло. В Грузии не все прошло гладко – «русский медведь» выказал несвойственную великану расторопность, но Уайт смог выйти сухим из воды, доказать свою правоту нетерпеливому руководству и отсидеться в китайской резидентуре.
В Китае ему было скучно. Ведь в мире разразился кризис. А даже китайцы знают, что кризис – это не только опасность, но и благоприятная возможность. Те два иероглифа, которыми китайцы выписывают слово «кризис», несут в себе именно эти два противоположных смысла…
Кураторы мистера Уайта были наслышаны о его расистских высказываниях в адрес 44-го президента США. Уайт болтал действительно лишнее, сомневаясь вслух и не там, где можно, что мулат-президент всего лишь шоколадный эклер с белой начинкой.
Любимой исторической датой Уайта еще со школы было 4 апреля 1968 года, день, когда снайперская пуля сразила борца с сегрегацией Мартина Лютера Кинга. Уже тогда, в детстве, маленький Пол, сажая связки, доказывал сверстникам, что «нигера замочили спецслужбы». В старших классах Пол упивался чтением, когда перелистывал англичанина Киплинга, улавливая в его произведениях нечто для других незаметное. Сам он понял зашифрованный смысл книг Киплинга позднее, когда познакомился с политическими взглядами писателя. А ведь он чувствовал, будучи любознательным подростком, что интуиция его не обманывала… Человеческий детеныш Маугли для зверей – все равно что Английская корона для покоренных колоний! Бремя англосаксов – не грабеж, не расправа, не высокомерие, а покорение низших рас для их собственного блага! Подростком Уайт вступил в ку-клукс-клан, но вскоре понял, что нынешние «балахонщики» – лишь бутафорская пародия на былых линчевателей.
Благодаря протекции дяди – ветерана Вьетконга он поступил в «коммандос» армейской разведки. Так началась жизнь солдата удачи, наемника, профессионала. Он проявил невиданные организаторские способности и был замечен в ЦРУ…
Эмпирически, то есть на личном опыте, мистер Уайт понял, что у белых и черных кровь одного цвета – красного. После этого открытия Пол Уайт несколько модифицировал свои закоснелые взгляды. Теперь он сражался за более узкую этническую прослойку. Не за белых вообще, а только за англосаксов. Когда же дядя-ветеран поведал племяннику семейный генеологический секрет, признавшись, что в их роду была-таки еврейка на четвертинку, мировоззрение Уайта парадоксально развернулось к истокам.
Сперва ошарашенный новостью Пол превратился в антисемита, потом снова стал расистом, затем опять переметнулся в радетеля англосаксонской цивилизации, империи, у которой много врагов – таких же империй, но других, не англосаксонских… При этом Уайт отчетливо понимал, что истинный англосакс не должен бояться остаться в полном англосаксонском одиночестве. Он не только против всех, но и сам за себя… До этого интеллектуального тупика пока было далеко. Пока было кого ссорить, можно было оставаться в мире с самим собой…
Закрытие тюрьмы в Гуантанамо президентом Обамой мистер Уайт воспринял как личное оскорбление. Блестящий организатор банановых переворотов, на протяжении десяти лет стравливавший нигерийские племена и колумбийские картели, был уверен, что Штаты проявили слабость. Так же считали еще несколько влиятельных сенаторов-республиканцев, лоббирующих кубинских «гусанос» и античавистов, но главное – на той же платформе стояли кураторы Уайта из ЦРУ. И тогда план Уайта всплыл и ему присвоили таинственную литеру «Л», стилизованную под английский фунт…
Таким образом в один прекрасный момент «героическое прошлое» мистера Уайта разогнало облака в его на первый взгляд непроглядном будущем ровно так, как все это время заставляло закрывать глаза на его политические взгляды и его провалы в настоящем.
К слову, свои очевидные провалы Уайт умел представить уловками, а свой англосаксонский гонор выдавал за американский патриотизм, не забывая при этом постоянно и в открытую восхищаться самой большой по территории мировой империей, коей была в свое время Великобритания. «Канувшая в лету Держава никогда не заигрывала с туземцами и не пыталась ассимилировать варваров», – не уставал повторять Уайт.
Символично, что спустя какое-то время его вызвали в Вирджинию, чтобы срочно отправить из графства Фэрфакс в Лондон. Нет, не в конкурирующую разведку МИ-6. В Лондоне обитали друзья поважнее…
Провожая, мистера Уайта предупредили, что теперь он в полном распоряжении джентльменов, которые соблаговолили назначить ему аудиенцию в одном из клубов неподалеку от Сент-Джеймсского дворца. Перед своим докладом, который уже вызвал неподдельный интерес этих джентльменов настолько, что они поспешили перевести первый транш на его реализацию, мистеру Уайту предписывалось соблюсти ряд пустяковых формальностей. Эти англичане и дня не могут провести без своих чопорных традиций!
Уайт был согласен на все, хоть отчасти и удивился, что в Лондон из Вашингтона ему придется доставить одного «очень опасного негодяя», египетского члена Аль-Каиды, доселе пребывавшего в пожизненном заключении на базе Гуантанамо…
Он долетел до лондонского Хитроу первым классом, взглянув на подопечного арестанта только дважды за весь перелет. Свою беспечность Пол Уайт оправдывал неприятием обидного статуса конвоира, отводя себе роль птицы более высокого полета.
Итак, он прибыл в Лондон без багажа, если не считать навязанного в дорогу бородатого египтянина с грустными глазами и кобуры со штатным оружием, проверенным в деле «смит-вессеном». Цэрэушная ксива со значком Лэнгли беспрепятственно провела его сквозь таможенные препоны и полицейский кордон. Однако его никто не встречал, что Уайту не понравилось больше связанного наручниками араба.
На улице он не увидел ничего и никого, кроме горбатых кебов со смуглыми водителями. Он оглянулся по сторонам. Никого заслуживающего внимания рядом. Тогда он усадил свою обузу в кеб, устроился рядом с ним и приказал шоферу-сомалийцу следовать на Сент-Джеймс-стрит.
…Телефонный звонок разбудил Уайта на шумной Пиккадилли-серкус. В мини-кебе он пребывал в беспамятстве и в абсолютном одиночестве. В кебе не было ни араба-террориста, ни чернокожего водителя. Зато вокруг несуразной статуи ангелочка, больше похожего на Эроса, шныряли нищие в спальных мешках и пропахшие собачьим дерьмом растаманы с дредами. Уайт опустил стекла, чтобы лишний раз убедиться в промозглости лондонской погоды и нагромождении неприятных запахов на местных улицах. Голова раскалывалась от отключившего его «сонного газа» и с трудом переваривала акцент надменного англичанина, хоть он и говорил отрывисто и с расстановкой: