Дверь захлопнулась, и я долго стоял перед шкафом, прежде чем снять с плечиков свое пальто. Парню палец в рот не клади. По сути он поставил меня на место, опустил с небес на землю, сбил корону!
Возможно, я был слишком категоричен в своей оценке нынешних девиц, и именно это обидело моего «штатного» критика. Меня оправдывал только мой не слишком удачный семейный опыт, который превратил последнего романтика в новоиспеченного прагматика.
В любой красотке я видел потенциальную стрекозу. Если честно, я так и называл их, правда, по-английски – dragonflys [2] . Кто они, как не честолюбивые летающие драконы?! Я даже раскладывал это слово на части – drag on fly… Мои фривольные эксперименты с английским почему-то навевали перевести это словосочетание так – «оттянись на мухе». Иногда я производил замену слова drag на drug, чтобы притянуть за уши еще один убийственный и весьма актуальный в ночных клубах перевод – «колесо» (в смысле, наркотик) и «ты на мухе». Однако на самом деле drag означало «бремя», а drag on являлось глаголом «тянуться». Но переводить все правильно мне не хотелось. Я не был женоненавистником. Напротив. Я всего лишь разочаровался!
Это произошло не сразу, а лишь после того, как моя благоверная сперва изменила мне с моим приятелем, потом изменила моему приятелю с его приятелем, далее – его приятелю с приятельницей моего приятеля и в довершение прихватила в охапку ребенка вместе с накопленными исключительно мной сбережениями и отчалила в Иран с депортированным персом, у коего имелся богатый папа. Оттуда она сбежала так же быстро, как от меня, разведав, что с папой перса завести интрижку не получится хотя бы потому, что он неожиданно оказался убитым, а его наследство – поделенным не в пользу недоросля… Вся эта чехарда убедила меня в постулате, высказанном сыном Богдана Хмельницкого, зарубившего свою приемную мать, ту, что наставила рога грозе польской шляхты и татарского хана. В пылу своей ненависти сын гетмана произнес почти сакральное: «Есть на свете жены, которые могут чтить даже мертвых мужей, а есть такие, которые позорят живых!»
Закрыв шкаф, я на мгновение подумал, что мог своими словами ранить влюбленное сердце. Но ведь я намеревался обезопасить его, так что мои наставления следовало воспринять как прививку. Меня не поняли и оскорбили в ответ. Впредь не стоит вмешиваться в проявления чужих чувств! Мало ли. Бывают же исключения. Ведь с гулящими девицами тоже случаются метаморфозы. Иногда и они влюбляются. Я знавал стриптизерш из «Галстука» и «Эгоиста», которые содержали возлюбленных мальчиков на свои ночами заработанные в приватах гонорары. Воистину, тоска по любви – это ее разновидность.
Рассуждать об этом великом чувстве, прибегая к аргументам разума, могут только те, кто еще не влюблен. Или подобные мне, кто уже не влюблен. У которых вместо любви иная привязанность. О ней чуть ниже, сразу после того, как я задвину этот чертов шкаф! Шкаф… Может, парень был прав. Хотя бы в том, что именно в шкафу, подобном этому, находится самое светлое место в той кромешной мгле, которая зовется телевидением…
Мне нравилось, когда меня называли информационным киллером номер один, хоть я так и не думал, продолжая считать самым лучшим Сергея Доренко. Но… мне было приятно. К тому же поговаривали, что Доренко не просто увлекся даосизмом, а реально превратился в китайца и пиарит в радиоэфире РСН какие-то тибетские амулеты, а чтобы ему никто не мешал их пиарить, он сделал кадровую рокировку. Это уже был не тот Доренко. Надобность в том Доренко давно отпала.
Политтехнологи из администрации не собирались реанимировать коршуна. Как изрек Виктор Гюго: вылечив подбитое крыло коршуна, становишься ответственным за его когти… Они просто подкармливали подбитую птицу, требуя взамен самую малость – верноподданичество. Ничего, кроме него, ведь подобострастие в исполнении Доренко выглядело бы лицемерием.
Доренко дали долю. То же сделали с Александром Любимовым и другими. Как? О, это раньше кремлевские пиарщики были слепыми котятами. Они многому научились.
Сперва выстругали эталон, похожий на профиль небритого геостратега Леонтьева, а потом стали всех по нему мерить. Геостратег Леонтьев в свою очередь был уверен, что теперь он телекиллер № 1. Однако… Спровоцировать кого-то каверзным вопросом, а потом не дать на него ответить, бесцеремонно перебив, – такова была драматургия нового психолингвистического дискурса. Жанр естественным путем сузился до рамок зловещего монолога со вставками исторических хроник и заставками небритого профиля.
Доренко в былые годы исполнял свои (правда, частные) заказы куда брутальнее, несмотря на отсутствие недельной щетины. Но теперь он немного устал (не боялся же) и наелся (не проголодался же). А что еще нужно звезде, чтобы достойно встретить старость…
Хотя… Разве может человек остановиться?! Разве может журналист остепениться… Его награда – слава. Ее приходится пестовать, и она почти никогда не спускается сверху. Иногда слава приходит снизу, часто слева, то есть с Запада. Реже – с Востока. С Севера и Юга она почти не является. Она всегда желанна и всегда скоротечна. Она утекает сквозь пальцы и расщепляется на молекулы. Испаряется словно дым и крошится как песок. Слава не есть популярность. Ее готовы принять в ущерб здоровью и рискуя самой жизнью. Но долговечной она бывает лишь для тех, кто ею пренебрегает. Только такие получают славу сверху. Не с того верху, который находится в столицах государств, а с того, что пребывает на небесах…
Мне стукнуло сорок. Гюго утверждал, что именно сорок – это старость юности, а пятьдесят – юность старости. Мне нравилась такая трактовка. Я пока не перешел в десятилетний интервал зрелости, и мне многого еще хотелось. Мое честолюбие удваивало мою природную активность. Моей пассионарности нужен был выход. Моей отдушиной было творчество. Моей наградой могло быть только признание… Да, признание моего призвания.
Симптомы звездной болезни таковы: ты ждешь к себе особого отношения даже от парковщика, ты уверен в своей неотразимости, даже если постарел, ты сторонишься плебеев и в итоге теряешь друзей.
Все вышеперечисленное присутствовало во мне. И это замечали все, кроме больного. Мой друг и партнер по телебизнесу Миша Зеленгольц говорил мне об этом, но я его не слушал, и он прекратил меня увещевать, ведь я был вроде как звездой, а он моим импресарио. К тому же чего слушать человека, который не выпускает из рук бутылочку с дурью и ходит от этого с вечно расширенными зрачками. На after-party в клубе «Крыша» такие зрачки сгодились бы вместо клубной карты, но в коридорах «Останкина» их стоило прикрывать солнцезащитными очками. И пусть Миша говорит, что подружился с «буратино» только потому, что у очеловеченного полена водились пять золотых, я же прекрасно знал – эти тусовщики-олигархи доведут Мишу до синдрома абстиненции. Но молчал, потому что мне тоже позарез нужны были деньги, а выпросить их мог только Зеленгольц.
После того как меня задвинули на неопределенное время с модного политического ток-шоу, не посчитавшись с моими амбициями, я не мог сидеть без дела. Мы придумали проект и сняли пилот. Идея была великолепной. Она созрела в моей гениальной голове спонтанно. Мне казалось, что меня осенило, и я недолго вынашивал планы по реализации моей очередной мечты… Возможно, это было обычным замещением. Мозг спасается от разрушения тем, что сам себя отвлекает. Говорят, японский император после сброса бомбы на Хиросиму принялся за изучение океанской фауны…